Россия и ислам. Том 3

принижается историческое значение зон остальных территорий «господства полумесяца» – в частности, среднеазиатских.

И если и удалось – благодаря прежде всего методологии «новой школы» – в подлинно научном свете представить наиболее важные феномены прошлого и настоящего арабских стран, то «для истории Средней Азии до сих пор не сделано ничего подобного»¹⁸⁰. А ведь история и ее и тех других регионов, «где исламу пришлось выдержать борьбу с другими культурными элементами, представляет отнюдь не меньший интерес; столь же необходимо, для целей объяснения хода всемирной истории, дать научное объяснение хода истории народов (имеются в виду монголы. – М.Б.), в среде которых была выработана военная организация, послужившая потом образцом для культурных стран»¹⁸¹.

Бартольд очень часто подчеркивал, что русская наука должна сконцентрировать творческие – и культурно-организационные – умения на изучении тех восточных областей, которые «географически и исторически более близки России, чем другие восточные страны», где «русский ученый располагает материалом гораздо менее доступным западноевропейскому» и т. п.

Но в своей – написанной в советское время – «Автобиографии» (Огонек. М., 1927. № 40. С. 14) Бартольд счел нужным особо предостеречь против того, что «русское востоковедение стало более примыкать к западноевропейским, чем к русским традициям». Этот процесс, признает он, имеет и положительные стороны. Тем не менее отрицательных оказывается больше: «отказываясь от изучения северных окраин древневосточного тюркского и буддийского мира ради изучения основ культуры (если речь идет о мусульманской, то, очевидно, одновременно имеется в виду и та тенденция к «арабо– и ближневосточно-центризму», о которой я уже упоминал. – М.Б.), русское востоковедение вместе с тем отказывается от внесения в европейскую науку нового материала и соглашается довольствоваться разработкой материала, уже затронутого западноевропейскими учеными»¹⁸².

Бартольд огорчен тем, что хотя «Россия имеет сношения с мусульманским миром постоянно… а если возьмем литературу об исламе, то оригинальных русских произведений почти не найдем. Русские ученые следуют взглядам, установившимся на Западе, которые долгое время держатся у нас, иногда даже после того как они были оставлены там»¹⁸³.

В этой же – посвященной Бартольду – главе, я доказывал, что он (как и многие другие «маргиналы») был против узкопрагматического подхода к исламистике, справедливо опасаясь, что тогда она потеряет свой с таким трудом приобретенный научный характер, и верховодить в ней станут люди с националистическо-этатистскими ориентациями, легко поддающиеся веяниям политической конъюнктуры, стремящиеся угодить властям и т. д., – словом, антиподы ученым типа самого Бартольда.

Но утверждать, что он сам принципиально избегал «прикладных проблем», было бы неверно. Бартольд довольно активно откликался на многие практические вопросы деятельности колониального аппарата в Средней Азии, подвергая ее зачастую критике, – но критике конструктивной, содержащей в себе и ценные рекомендации. Так, в 1893–1894 гг. на страницах газеты «Окраина» Бартольд высказался против введения в Туркестане института земских начальников; учитывая местные традиции, он настаивал на восстановлении локального эквивалента суда присяжных, так называемых халысов (и тогда бы «казий разбирал и решал дела совместно с двумя посторонними (халыс) сартами из лиц, наиболее уважаемых в городе»); ратовал за то, чтобы русский управленческий аппарат знал язык и быт «вверенного ему населения»¹⁸⁴.

Позднее Бартольд же не согласился с проектом положения о т. н. «Практической восточной академии» (на создании которой настаивало Императорское общество востоковедения)¹⁸⁵ – и не потому, что целью этого учебного заведения ставилась подготовка таких строго-функционально подготовленных специалистов, которые должны были бы содействовать торгово-промышленной экспансии России на восточных рынках, а потому лишь, что оценил научную базу планируемой академии как весьма слабую¹⁸⁶. Когда в Ташкенте намеревались (по предложению С.Ф. Ольденбурга) открыть Восточный институт¹⁸⁷, то Бартольд и тут выступил с возражениями: нет еще для этого «серьезных научных сил» и вообще не стоит жертвовать «полнотой научного образования» в угоду практическим потребностям сегодняшнего дня¹⁸⁸. Но зачастую все это было лишь декларациями, ибо, повторяю, Бартольд всегда и всерьез думал об оптимальных с научной точки зрения стратегических программах деятельности «могучего русского государства»¹⁸⁹. Оно же, для того, чтобы навеки утвердится в мусульманских землях Азии:

– должно ликвидировать «остатки средневекового деспотизма в (своих) азиатских владениях (имеются в виду прежде всего Бухара и Хива)»¹⁹⁰;

– не поддерживать миссионерство¹⁹¹, отказаться от политики «грубого русификаторства»¹⁹² (чтобы там ни писали отдельные авторы о каком-то тотальном неприятии Бартольдом советской власти, он, однако, ставил ей в заслугу то, что благодаря ей в Туркестане «нет больше близорукой обрусительной политики»)¹⁹³;

– держаться уважительно по отношению к коренному населению, ни в коем разе не допуская «всякого шовинизма, всякие нападки на ислам» и в особенности презрительные отзывы о «халатниках», – ибо только так можно добиться «приобщения туземцев к русской культуре»¹⁹⁴;

– решать конфликты мирными средствами¹⁹⁵;

– одновременно нейтрализуя все те мусульманские движения, которые носят антиевропейско-русский характер.

Последний вопрос представляется как нельзя более интересным, и потому попытаюсь осветить его, насколько это возможно, детальнее.

В общероссийском и, в частности, в туркестанском мусульманстве, Бартольд выделял «прогрессистов», с которыми «совместная работа отнюдь не невозможна»¹⁹⁶, и «реакционеров, стремящихся якобы к сохранению и реставрации «средневековых порядков», хотя в лучшем случае и реформированных, но зато, что самое главное, максимально сепарированных от общерусской государственности.

Когда Бартольд в созданном им «Мире ислама» предупреждал, что этот журнал не предоставит своих страниц ни миссионерско-полемическим трудам, ни «мусульманским тенденциям»¹⁹⁷, он, несомненно, имел в виду именно «реакционеров».

Но в эту категорию у Бартольда попадают и джадиды¹⁹⁸, и пантюркисты, и панисламисты¹⁹⁹.

В нашумевшем – и сделавшим его имя одиозным в глазах тюркско-националистических кругов, в частности, такого их идеолога, как Ахмед Зеки Валиди (Тоган), – письме в редакцию газеты «Вакт» Бартольд утверждал: долг России состоит в том, чтобы «вести все свое население, без различия национальностей, не назад, а вперед», и потому несостоятельны «мнения современных представителей турецкого национализма в России о Туркестане как искони турецкой стране»²⁰⁰.

В архивах хранится и следующее суждение Бартольда о функционировавших в Туркестане «татарских националистах»²⁰¹: «Они не делали вывод, что необходимо покончить с ханствами (Бухарским и Хивинским. – М.Б.); напротив, они считали необходимым дорожить этими остатками мусульманско-турецкой государственности и продлить их жизнь реформами хотя бы по образцу произведенных в Турции и Персии…»²⁰² Бартольд же полагал, что «политические волнения в Бухарском ханстве и вообще в Туркестане… происходили только во имя возвращения к местному средневековому строю»²⁰³ – т. е. были откровенно реакционными. Но чтобы глубоко понять эти сугубо современные феномены, надо, все время напоминает Бартольд, дотошно знать среднеазиатскую историю – в том числе русским «администраторам и дипломатам» для извлечения из нее соответствующих прагматических сведений. Без них нельзя ни правильно оценить предшествовавшие русскому завоеванию²⁰⁴ этапы прошлого Средней Азии, ни предвидеть ее возможные зигзаги – благо (тут Бартольд с сочувствием цитирует одного из западных наблюдателей) «сознательной и планомерной завоевательной политики в России никогда не было»²⁰⁵, политики, основанной на хорошем знании²⁰⁶ фактов, и, что еще значимей, свободной от предубеждений и стереотипов по отношению как к мусульманской культуре в целом, так и к исламу как ее перманентно-ведущему (но и не тотально-детерминирующему) элементу.

Бартольдовскому отношению к исламу будет посвящен особый параграф. Сейчас же я хочу привлечь