Россия и ислам. Том 3

ведь наша (т. е. моя и Ваша) жизнь приблизительно одинаково; но только Вы последовательно пошли в борьбу, исполнили и исполняли долг гражданина, а я… с 1901 года спрятался в своей келье, зарылся в книгах и исчез для людей… и у Вас личных душевных мотивов для углубления в себя было ничуть не меньше, чем у меня, однако же, Вы и не подумали отдаться личным чувствам и уйти от жизненной борьбы в тот момент, когда борцы нужны». Это же подтверждает письмо Б.В. Миллера (13.XII.1906), основанное на информации самого Крымского: «Вы опять, счастливец, всецело ушли от жизни реальной в жизнь высшую, отвлеченную, в мир идей…» (Цит. по: Кузнецова Н.А. Востоковеды-лазаревцы на рубеже двух веков по их письмам. С. 127). Крымский признавался: «Моя натура кабинетного ученого. За наукою я способен забыть элементарнейшую политику» (Цит. по: Гурницкий К.И. А.Е. Крымский. С. 30). Не будем, однако, преувеличивать реальность таких самооценок – политиком все же Крымский был, хотя и не в тривиальном смысле этого слова. Интересно, в частности, отметить, что он не только внимательно следил за внутри– и внешнеполитическими событиями, но и откликался на ряд из них как эксперт по Востоку газетными и журнальными статьями в различных массовых изданиях (см. его: Востоковеды и министерство иностранных дел // Ведомости. 13.111.1905; Сын отечества. 12.Ill, 5.VII.1905; Еще одно поражение российской дипломатии (в Персии) // Новь. 22.11/1907; Политические осложнения в Сирии // Новь. 25.11.1907; Аравийское восстание и его перспективы // Проблемы великой России. 1916. № 10).

44 Обширный список литературы о жизни и трудах Крымского см: Милибанд С.Д. Библиографический словарь, советских востоковедов. М., 1975, С. 286–287; см. также зарубежную библиографию в статье: Кочубей Ю.Н. А.Е. Крымский в зарубежном востоковедении // Народы Азии и Африки. 1975. № 1. С. 186–192.

45 Подробно об этой модели науки как «интеллектуального предприятия» см.: Toulmin S. Human understanding. Oxford, 1972. P. 147, 212.

46 Образцом для всех ответвлений которого служило Розеном созданное и выпестованное Восточное отделение Русского археологического общества. Организацию его столь маститый ориенталист, как Иосиф Абгарович Орбели, счел «замечательной» и добавлял, что нигде, кроме этого отделения, «не чувствовалась в такой мере научная солидарность, сплоченность членов Общества вокруг каких-то общих задач в вопросах востоковедения… В Восточном отделении сходились все востоковеды, причем сходились не по официальному долгу, а по своему желанию и интересу» (Цит. по Юзбашян К.Н. Академик Иосиф Абгарович Орбели. М., 1964. С. 142–143, 145–146). Не надо при этом скидывать со счетов и уникальные личностные черты Виктора Розена, позволявшие ему быть идеальным «информационным привратником» («gatekeeper»), то есть тем, кто наилучшим образом мог поддерживать контакты с «внешней средой» – и с западной наукой, и с отечественными востоковедами-дилетантами, и, наконец, с правительственными инстанциями, – в гораздо больших объемах, чем остальные члены знаменитого Восточного отделения. И тем не менее в российско-востоковедческом «интеллектуальном предприятии» не было единой власти: она носила «рассеянный», «дисперсный» характер; можно в лучшем случае говорить (по терминологии М. Фуко) о «множественности силовых отношений», но не о наличии их формального или неформального центра.

47 Отношение к украинскому вопросу для Крымского было одним из основных критериев оценки тех или иных ученых. Так, он высоко ценил крупного ираниста Ф.Е. Корша и за его требования «свободы слова и обучения на… украинском языке, хорошее знание украинской литературы, тонкое понимание сложности общественно-политического движения на Украине, поддержку им национального движения на Украине» (Кузнецова Н.А. Востоковеды-лазаревцы… С. 125). По происхождению семья Крымского была белорусско-польской, а предок рода по отцовской линии – выходец из Крыма. Он был там муллой, но в 1696 г. вследствие очередной дворцовой коллизии, преследуемый бахчисарайским ханом, выехал в Литовское княжество. Оказавшись в местечке Мстиславль (ныне один из районных центров Белоруссии), он принял христианство (но в дворянское сословие, судя по всему, зачислен не был. – М.Б.), женился и занялся землепашеством (см.: Гурницкий К.И. А.Е. Крымский. С. 5). Эта сильная примесь тюркской крови не раз служила причиной крупных для Крымского неприятностей в связи с его сугубо негативными оценками «турецкой расы». Отец Крымского – выходец «из белорусского мещанского рода», мать – «литовская полька». Крымский, однако, подчеркивал: «хотя я родом не украинец, но я целиком поукраинился» (Цит. по: Смилянская И.М. Очерк востоковедной деятельности А.Е. Крымского. С. 306).

48 Профессор Б.В. Миллер даже был уверен, что Крымский обязательно вовлечется в революционные события, потому что он «с молодых лет стад активным участником украинского демократического движения» (Там же. С. 128). Искренне считая себя либералом, Крымский был возмущен, узнав, что его же собственный ученик, впоследствии иранист-филолог, К.А. Фрейтаг, назвал своего мэтра «черносотенным полковником». Сам Крымский скептически относился к очень популярной в либерально-профессорской среде кадетской партии, полагая – и это было для него наигневнейшим ругательством, – что она стоит «на грани черной сотни» (Там же. С. 128).

49 Так, он с восторгом принял известие о назначении В.Ф. Миллера директором Лазаревского института – и не только потому, что Миллер «человек высокоученый и энергичный, очень поднимет науку», но и потому, что у него «широта взглядов, отсутствие шовинизма и абсолютная национальная терпимость» (Там же. С. 132). В другом месте Крымский пишет: «только посредством взаимной терпимости и взаимной помощи обе нации, малорусская (украинская. – М.Б.) и великорусская, могут успешно двигаться по пути науки и прогресса» (Там же. С. 141).

50 Как это делает советско-украинский историк К.И. Гурницкий, автор – впрочем, и во многих других отношениях довольно познавательной – книги «Агафангел Ефимович Крымский» (С. 7).

51 Смилянская И.М. Предисловие. С. 21.

52 Гурницкий К.И. А.Е. Крымский. С. 19.

53 Смилянская И.М. Очерк востоковедной деятельности А.Е. Крымского. С. 310.

54 Гурницкий К.И. А.Е. Крымский. С. 34.

55 Мимоходом замечу, что коль речь идет о рубрицирующей структуре биографии того или иного исламоведа (понимая под рубрикацией коренную рационалистическую установку на «исчерпание» предмета путем вычленения и систематизации его логических аспектов), то вообще оценка его всегда предполагает сравнение. А это значит, что для оценки творческой деятельности, например, Крымского, нужно сопоставить ее с творчеством других исламоведов и с требованиями, предъявляемыми к «идеальному исламоведу». Группировка фактов должна допускать именно такое сравнение. Следовательно, она должна быть не хронологической, отдельной для каждого исламоведа, а логической, общей для всех. Признаемся, что до решения этой задачи нашим историко-исламоведческим изысканиям пока еще далеко.

56 Я уже фиксировал тот факт, что апологеты расовых (и расистских) теорий обрели известную респектабельность благодаря своей – вполне, впрочем, оправданной поначалу – атаке на гомогенерирующие идеалы эпохи Просвещения. Последние я бы определил как плод стадии мышления, преимущественно дедуктивного, символического, «схоластического» (т. е. редуцирующего свои заключения из заданных традицией посылок), мышления по образу формально-логической, геометрической или юридической парадигматики (см. подробно: Аверинцев С.С. Древнегреческая поэтика и мировая литература//Поэтика древнегреческой литературы. М., 1981. С. 8). За этим мышлением стоит гносеология, принципиально и последовательно полагающая познаваемым не «частное», а «общее». Но впоследствии и комплекс расовых (и расистских) теорий сделал аксиоматическим познавательный примат «общего» над «частным» («раса», а не конкретная-этническая ментальность; описание нравов и поведения арийцев, семитов, тюрок по редуцированным схемам и т. п.). Тем самым он стал такой же эпистемологической преградой, как и некогда резко с ним контрастировавшие мировоззренческие и эвристические установки просветителей. И все же этому комплексу, в силу совсем уже иных причин, суждена повсеместная и в общем-то беспечальная жизнь.

57 И даже когда, как кажется какой-нибудь идеологии, он навсегда исчез из нее, все равно те или иные элементы его остаются в созданном этой идеологией конечном синтезе – пусть нередко на правах метафоры, аллегории, символа, притом не всегда тождественных собственному первоначальному