— Вскрыша большая, до песков.
— От слияния струя повернет на Летний ключ. В Орондокит не суйтесь, нет там ничего, зря время убьёте.
— Я знаю, по данным разведки пусто. Струя выноса в Летний сворачивает. А вы откуда знаете? Ведь разведка в пятидесятые годы велась?
— Как не ведать? По месту видать, где таится оно. Я там всё пролез, шурфики бил — дудочки да плывуны задавили, не добил до песков. А когда иссякнет золотьё — оно недалече потянется, лезьте в сопку по левому борту. Там — жила, оттудова вынос шёл. Если подфартит и откроете иё, лопатой будете гресть, в коричневом и зелёном камне оно, не в кварце ищите… В камне! В камне.
— Откуда ты знаешь всё это?
— С малолетства, от батяни знаю, он тоже старателем промышлял, меня и приспособил к делу. Старшинка у вас кто? Из старых, могёт, знаем?
— Да нет, вряд ли… По фамилии Петров, Влас Николаевич.
— Неужто Власька! — сиповато заговорил хромой. — Знаю такова, мальчонкой на прииске под ногами крутился. Ушлый малый, только и гляди за ним, помогает прибраться, а сам в ведро песков нагребет и ходу, пострел… Отца ево помню, Николку Петрова. По ево имени ещё ключ прозвали — Николкин ключ. Хорошие пески он нащупал там. Неужто и счас стараются?
— Стараются.
— А народу сколь?
— Во всей артели несколько сотен.
— Большая артелька! А берёте шахтами иль как?
— Открытым способом, всю долину до песков машинами вскрываем. Потом уж моем. Землесосами, вроде маленьких драг.
— Ишь ты-ы-ы!
Семён достал налил чаю в кружку.
— Будете?
— Сказано, мирское не потребляем, — отказал Фёдор.
— Я попью, чтобы не рехнуться и не убежать.
— Пей, — смилостивился Платонов, — да слухай, нам много надо у тебя расспросить. Как живёте опосля нас, чё могёте, как стараетесь жить? Любопытно знать.
Ковалёв доел консервы и остатки отдал Арго.
— Живём нормально, работаем, хлеб жуем, почти сорок лет без войны.
— А чё, была война? — удивился Платонов. — Хто же на Рассею попёрся?
— Фашисты.
— Не слыхали про такой народ.
— Германия.
— Опять германцы? Так бы и сказал. Раз тут сидишь и с нами гутаришь по-русски, знать, побили их наши?
— Победили. Двадцать миллионов полегло наших земляков.
Лысый бородач встрепенулся:
— В каком году война открылась? У меня трое сыновей-погодков, с двадцать первого по двадцать четвертый год народились. Попали?
— В сорок первом началась. С двадцать четвертого года рождения на сто ушедших на фронт вернулось четверо. Попали в самую мясорубку.
Артельщики притихли, наконец, Фёдор уронил:
— Эх! Не дожили мы до тех времён. Жалко! Постояли бы за свой простор, а так зазря пропали, вон за энту бутылку зелёную.
— Зря так говорите. Ваше золото помогало. Индустриализация была. Станки на него покупали, машины разные, создавали танки и самолёты. Так что и вы воевали, ваш труд перешёл в сталь и снаряды. Золотыми пулями, как выразился Фомич, били вы врагов.
— Не уговаривай, всё одно жалко, мы бы там больше пригодились. Чё им не хватало, хвашистам энтим? Ведь растерялись бы по нашей земле и сгинули. Никто не покорит иё, подавятся таким куском, непременно подавятся. Ишь чё надумали! Рассею прибрать. Дураки… Пока живой хоть один человек — безнадёжная глупость.
— Фёдор! Мы отмыли мертвяка на Орондоките. Там артелька старалась?
Платонов насупился и повернулся к Хромому.
— Вот, его грех. В шурфик хунгуз-косач залетел чужой, он его и прибрал. Все по-нашенскому закону, не пакости в чужой удаче. Расскажь, Ванька, расскажь человеку.
— А чё сказывать? Приметил, что ктой-то шастает по моим дудкам, да и подкараулил. На кой мне такой помощник сдался. Их было трое, остальные впотьмах разбежались. Это — не грех. Праведное дело — и жалости нету. Тут в тюрьму негде определять.
Один прознает, что есть нажива, завтра тыща придёт, уж не управиться. Кайлухой и прибрал. Не суйся… Кайлуху новую жалко, в шурф упустил, а достать не дали, стрелять зачали из кустов. Потом плывун рухнул, пришлось бросить,
…От утренней свежести Ковалёв проснулся. Костёр потух, серым пеплом из него ветерок обсыпал спящих людей и собаку. Заря запалила на водоразделе лес, горел он бездымно и ало, сея розовенький свет в тёмный распадок.
Фомич всхлипывал во сне и всё продолжал разговаривать. Семён растолкал eго в нетерпенье и, когда дед пришёл в себя, замирая, спросил:
— Скажи, какого цвета борода была у Сеньки Лысого?
Кондрат удивлённо вытаращил глаза, ещё не отойдя его сна. Наконец обрёл дар соображать.
— Поперва опохмелиться дай, потом лезь с дурацкими вопросами, — горестно просипел, опять норовя доспать.
Позавтракали остатками ужина, попили чай, и старик залез в полог.
— Так какого цвета была борода у Сеньки? — не унимался Ковалёв.
— Все они у нас были одинаковые, чёрные от гари в шахте. Не припомню счас. А к чему тебе сдалась ево борода?
— Да приходили они ночью сюда, вот здесь сидели и говорили со мной. И Федьку Платонова видел, и Сеньку Лысого, и Ваньку Хромого.
— Вот-вот. Я тебе чё вчерась сказывал? Не выпустят нас отсель, ума лишат, заведут в какую-нибудь глушь, там и пропадем. Вот и ты уже дуру погнал, не я один заговариваюсь. Вдвоём веселей будет помирать. Хе-хе-хе-е-е…
— Да во сне я их видел, успокойся, хотелось проверить, насколько реален был сон. А выйти? Выйдем! Слышишь, землесос орёт за перевалом. Тут три часа ходу напрямик.
— Пускай орёт, давай полежим трошки. Обессилел я за вчера. Заново всю жизнь свою протопал. Пойди хариусов налови, ушицы сварим и тронемся дамой. Полста лет из этого ручья щербы не ел. Мушки там возьми в кармашке рюкзака и леску.
Семён выбрал тонкую и длинную листвяночку, сделал удилище и ушёл вверх по ключу.
Хариус — рыба сторожкая и вёрткая, любит холодную воду и всю мелкую живность, которая нечаянно падает и водится в ней. Желанное лакомство — стрючки упрятанных в стрючок-панцирь личинок мягких и белых ручейников, бабочек, комаров, мошек, паучков-водоплавов и разных мелких жучков.
Охотится рыба от темна до темна, набивая желудок, ночь проводит в тихом отстое, еле шевеля плавниками. Ловить его лучше всего, спускаясь вниз по течению, прячась за кустик выше перекатов, дразня на струе наживкой без поплавка и грузила.
Если хариус увидел человека или хотя бы его тень, не возьмёт приманку, хоть суй её под самый рот. Забивается в промоины под берегом, пережидая опасность. Живой хариус пахнет свежесорванным с грядки огурчиком, часок належит, в соли — язык проглотишь от темно-красного и нежного кушанья. Наесться малосольным хариусом невозможно.
Петляющей меж деревьев звериной тропой Семён шёл в верховья ручья. Самый крупный хариус
