ваемся и обедаем — вернее, выпиваем, потому что жа-
жда страшная.
Сегодня Даша, как всегда, подошла ко мне за день-
гами. Рваную трешку я постыдился дать.
— Ну, ты, такой-сякой, что, особого приглашения
ожидаешь?
— Я сегодня не хочу.
— Ух! Вы! — Она состроила такую презрительную
мину, так осмотрела меня с головы до ног, что мне за-
хотелось ударить ее в конопатую рожу, влепить так,
чтобы аж… Спокойно. Не надо нервничать.
Они все расселись в тени, на щите, весело о чем-то
говорили, а я решил от нечего делать почистить арма-
туру: все меньше будет работы до конца смены.
Было очень жарко, хотелось пить. Я тюкал и тюкал
лопатой по прутьям, скреб. Потом по арматуре
приполз на четвереньках рыжий Николай. Он делал
вид, что ползет куда-то по своим делам, но подбирал-
ся все ближе и ближе, неуклюже, как медведь. Я весь
напрягся и насторожился.
122
— Ты в-вот что,— сказал он мрачно.— Дай-ка
«Беломора».
— Кончился… — пробормотал я; папиросы в са-
мом деле кончились.
— Понятно. Денег нет?
— Есть.
— В-врешь,— невозмутимо заключил он и полез в
карман.— На, бери.
Он протягивал двадцатипятирублевую бумажку.
— Ну, бери. С аванса отдашь. Это ж-жена велела
клеенку купить. Бери, говорю! — сердито и грозно за-
орал он, весь наливаясь кровью.
— А… а… жена зашипит?
— Н-ну и п-пусть шипит.
Он так же неуклюже ушел по арматуре, а я остал-
ся, ошарашенный, растерянный, с деньгами в кулаке.
Не прошло и пяти минут, как:
— Толька-а-а! Иди, такой-сякой, сюда!
Опять начинается, опять Дашка. Господи, чем я ей
не угодил?
— Толька-а-а!
— Иду. Ну, иду.
— Ах ты, барин! Что, я сама к тебе лазить буду,
да? Спускайся вниз ко мне сейчас же!
Я спрыгнул, плюхнулся в мягкий бетон и предстал
перед ней. Дашка вдруг снизила голос, сунула мне
что-то и зашептала:
— На, глупый! Девочки тебе собрали. Сто рублей.
Держись как-нибудь. Не хватит, еще найдем.
Белесые глаза светились как-то по-особенному. Она
смущенно совала и совала слипшиеся трешки, десят-
ки, рубли, покраснела от досады.
— Да-да, еще нюни тут распусти! Мужики тоже
мне! Ты, такой-сякой, чтоб мне больше фокусов не
устраивал! «Не хочу, не хочу»! Барин нашелся… Марш
123
на щит! Там в ведре и на бумаге — все твое. Быстро,
пока бетон не подают! Ну? Молчать! Марш!
Я, не зная, что и думать, по привычке подчиняясь
ей, покорно пошлепал к щиту. Девушки уселись на
противоположной стене, хохотали, рассказывали анек-
доты, потом кто-то достал газету, принялись читать.
На меня никто не обращал внимания. На щите стояло
ведро с квасом, возле него стакан и на бумаге две сай-
ки с ломтиками сыра.
«ОЙ, ДА ПО СИНЮ МОРЮ КОРАБЕЛЬ ПЛЫВЕТ»
Куда меня несет жизнь? Куда она меня вынесет?
Буду ли я рабочим и мне век суждено так бултыхаться
в бетоне, а Витька будет агентом по снабжению и жить
на собственной даче? Что же это за Сибирь? Беда или
счастье?.. Нет, счастья не видно, скорее беда…
Мы сидим на макушке почти законченного водо-
слива и «загораем» без бетона. Сейчас ночь.
Бригада перешла в третью смену, после двенадца-
ти. Кто не знает, что такое третья смена, желаю ему и
не узнать.
Часа в три ночи начинает клонить ко сну. Руки и
ноги становятся ватными, веки слипаются. Упасть,
прикорнуть! Ничего не понимаешь: что делаешь, за-
чем? Холодно: сибирские ночи морозные, с инеем
подчас. Сначала разгорячишься, а на рассвете зуб на
зуб не попадает.
Сегодня мы кончили водослив, девушки руками за-
глаживали откосы. Это те самые знаменитые водосли-
вы, которые рисуют на картинках, когда хотят пока-
зать гидростанцию. Да, их заглаживают руками снизу
доверху, всю покатую, как застывший водопад, стену.
Просто и обыденно: сидит Даша, возле нее ведро с мут-
ной водой, дощечка, кельма,— и мажет, развозит за-
124
глаживает, как в деревне бабы мажут печь. Сверху
вниз жутко смотреть: как поскользнешься, как по-
едешь вниз, так уж не остановишься.
