сбавляйте темпов! От вас зависит…»
Передавали слова начальника стройки: непрерыв-
ная работа шоферов до завтрашнего вечера. Сутки!
Если не больше… Ничего не известно, как поведет себя
Ангара.
— Захарыч! Захарыч!
Старик возил камень. Он высунулся в окошко, по-
махал нам с Петькой и скрылся за дымом и пылью.
Мы побежали «перенимать» его у экскаватора.
Петька пять раз щелкнул; старик смущенно улыбался
и делал страшные глаза: уйдите, не путайтесь!
— Захарыч! Возьмите в кабину!
— Нельзя. Приказано никого не брать. Опасно, ре-
бята!
У моста была каша. Дежурные выбивались из сил,
упрашивая, умоляя, бранясь:
— Пройдите с дороги! Уйдите с моста!
177
Самосвалы проносились перед толпой, как танки,
быстро-быстро, ни секунды передышки. Камень валит-
ся и валится в реку, а она несет, а она несет… Желтые
пузыри и буруны на миг — и снова гладкая, живая,
кристально-холодная вода, так что голова кружится,
когда смотришь на нее.
Я читал где-то об Ангаре и наткнулся на такое сло-
во: аквамариновая вода. Я не знаю, какой это цвет, но,
наверно, это точно. Простого слова нет, чтобы передать
потрясающую, необыкновенную красоту этой неправдо-
подобной, неестественной воды. Она прозрачная, как
хрусталь; она неуловимо играет, как драгоценный ка-
мень; она ак-ва-ма-ри-но-вая! В этот вечер киноопера-
торы испортили сотни метров пленки, пытаясь заснять
ее краски. Нет-нет, да и хватались они за аппараты и
напряженно снимали буруны, поток… Петька сознал-
ся, что и он потратил полпленки на воду; знал, что не
выйдет, что эти дивные переливы не уловишь ничем, и
не мог устоять. Это можно только видеть, и я смотрю,
и все смотрят, жадно, взволнованно.
А мост раскачали сотни машин. Он горбится, взды-
мается, проваливается и скрипит. Одни понтоны ныря-
ют, другие взлетают, грузовики колышутся на них.
Дым! Дым! Темнота пришла неожиданно. Зажглись
сотни прожекторов. Похоже на ночную киносъемку.
Шум, голоса, ярмарка; машины вылетают на освещен-
ное пространство, репродукторы надрываются, читают
что-то похожее на стихи. Я устал. Голова как чемодан.
Нет сил бегать, стоять, смотреть…
Так длится час, так длится два, три…
— Товарищ диспетчер! Разрешите сесть в машину.
Я корреспондент, мне нужно посмотреть.
Диспетчер подозрительно оглядел меня, но из кар-
мана у меня торчала авторучка, и это спасло.
— Садитесь. Два рейса.
178
— Захарыч! Я с вами!
«МАЗ» рванулся, и вот я с замирающим сердцем
болтаюсь в кабине уже на мосту. Девчонка с флажком
манит машину к себе, Захарыч слушается ее, как
школьник. Мост качается, как палуба корабля. Когда
он проваливается вниз, сердце замирает и подбирается
легкая тошнота. «Шух-шух-х-х!» Брызги, муть — и
мгновенно чистое зеркало воды.
— Неужели не уносит?
— У-но-сит! Теперь наши камни у самого Иркут-
ска…
— Захарыч, зачем же сыпать?
— А вот и будем сыпать, пока не пересилим. Али
мы ее, али она нас.
— Захарыч!
— А что ж ты думал? В бирюльки играем?
— Правда, что вы будете работать сутки?
— По-добровольному. Кто желает. Может, больше…
— А отдых?
— Какой отдых?
Я у Захарыча в кабине впервые. Хватаюсь за ручки,
держусь за дверцу, но меня чуть не стукает головой о
крышу. Тряска. Внутренности переворачиваются. Рев
мотора, бензиновый дух. Прыгают стрелки на освещен-
ных циферблатах.
Захар Захарыч бешено крутит баранку; высунув-
шись, что-то кричит.
— Ну и работка у вас!
— Работка у нас, Толя, обыкновенная.
— Как вы только выдерживаете?
— Привычка — все.
У меня, как в калейдоскопе, проносятся перед гла-
зами ковш экскаватора, поток камней в кузов, бегущая
полоса дороги, толпа у моста, аквамариновая вода,
желтые пузыри и опять ковш экскаватора. Так быстро,
12*
179
