побежали в магазин посмотреть на ценник — количество нулей на нем привело нас в неописуемый восторг.
В просветах между беспрерывно поднимавшимися бокалами я увидела, как Гу Сяобэй ухаживал за Яо Шаньшань, помогая ей накладывать еду в тарелку. Я вдруг вспомнила, как я заставляла его вместо меня есть жирное мясо, тогда у меня это никаких особых чувств не вызывало, просто немного обидно было, что он все время ест и не толстеет.
Уполовинив кушанья, народ начал предлагать поиграть. Магический дом, правда или действие — короче, все игры были взяты из 'Монополии' либо 'Сада астероидов'[12] , то есть выбирался человек, отвечающий определенным условиям, а другой человек распоряжался его судьбой. Играли все, это даже немного напоминало всеобщее помешательство. Один раз получилось так, что теми, кто распоряжался судьбой, оказались Ли Жасмин и Яо Шаньшань, мы с Вэньцзин сразу же поняли, что на этот раз точно получим по заслугам. И они не подвели наших ожиданий, похоже, они были действительно в ударе. Жасминчик, притворяясь самой невинностью, сказала: 'Ну что, вместе будете или поодиночке?' Ее голос был чистым и четким, как будто она читала стих. Было ясно, что нам придется несладко. Вэньцзин в тот день пришла одна, но у нее есть парень — из элиты рекламной тусовки. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как нахмурив брови встать, вместе со мной встал сидевший напротив меня прыщавый паренек. Я покосилась на Гу Сяобэя, который, опустив голову, казалось, был полностью поглощен процессом еды. У меня в сердце раздался крик: 'Гу Сяобэй, меня твоя девчонка сейчас до смерти заиграет!' Яо Шаньшань и вправду готова была играть по-серьезному, в тот вечер она действительно соответствовала своему образу крепости. Она сказала: 'Поцелуй ее!'
У того паренька лицо покраснело до кончиков ушей, но было похоже, что скорее от возбуждения, чем от стыда. Зверинец, сидевший подле него, радостно заулюлюкал. Собравшись с силами, он пошел ко мне. Я подняла голову и, впившись в него взглядом, произнесла: 'Если ты, мать твою, еще хоть на шаг подойдешь, тебе конец!' Похоже, у меня в глазах полыхал настоящий огонь, и мальчик очень мудро остановился. А Яо Шаньшань продолжала заводить себя и народ: 'Если уж вышла играть, то играй до конца!' Я посмотрела на нее так, что было видно, что при этом у меня зубы скрипят от ненависти к ней. Когда я играть вышла, ты еще в 'Макдональдсе' ела! Она сказала: 'Ну, а если нет, то пей! Тот кто нарушает правила игры, должен пить!' Я, не произнося ни слова, подала пивной бокал. Я подумала про себя: 'Как тебе угодно, красавица! Неужто ты решила меня бокалом пива споить?'
Однако оказалось, что ненависти у Яо Шаньшань будет поболее моего: когда она повернулась, в ее руках оказалась бутылка 'Улянъе'[13], которую она запросто, как минералку, стала выливать в мой бокал. В душе я уже очень жалела о своих словах, мне даже расхотелось жить, но на лице у меня по-прежнему была улыбка довольного воришки. Мне подумалось: 'Блин, если б сразу знала, надо было ему разрешить поцеловать меня, от меня же от этого не убудет, да и прыщи вроде как незаразны...'
Налив почти полбокала, Яо Шаньшань остановилась и посмотрела на меня весёлым взглядом, как будто провоцируя меня. Гу Сяобэй, наконец, повел себя по-человечески, взял мой бокал и, собираясь опрокинуть его, сказал: 'Это уже слишком'. Яо Шаньшань совсем не обрадовалась такому повороту событий: 'Чего слишком? Правила не я придумывала!' Гу Сяобэй смотрел на нее, и в его глазах тоже стали появляться искорки гнева. Мне стало его жаль, я вырвала у него из рук бокал и выпила залпом все содержимое, при этом говоря про себя: 'Ну, коза, ей-богу, тебе лучше теперь держаться от меня подальше!'
Когда я поставила бокал на место, я, похоже, уже была пьяна, потому что как иначе объяснить то, что глаза Гу Сяобэя мне показались сверкающими всеми цветами радуги, словно бриллианты.
Вечеринка подходила к концу, народ кучковался по интересам: кто-то пел караоке, кто-то танцевал, а кто-то сидел в углу, подперев подбородок и изображал великого мыслителя.
Я не знаю, во сколько закончился наш ужин, в любом случае, когда мы выходили, судя по звукам, у дядюшки Яня все только начиналось.
Не знаю, во сколько мы вышли, но ветер уже лишился тепла, которое ему давало солнце, и дневной зной уже рассеялся. От всей толпы остались только я, Вэньцзин, а также Гу Сяобэй и Байсун со своими пассиями.
Байсун предложил идти продолжать веселье.
Вэньцзин сразу же оживилась, у этой бестии с приходом вечера настроение сразу улучшается, глаза загораются так, что в них даже заглядывать страшно становится! Я же наоборот падала от усталости, и сказала, что моим старым косточкам пора домой на покой. Вэньцзин посмотрела на меня, как будто я ей пару-другую сотен юаней должна. Яо Шаньшань подбежала и, взяв меня за руку, сказала: 'Линь Лань, не волнуйся, иди',— как будто заботясь обо мне. Уж не знаю, может я выпила слишком много или как, но у меня к горлу сразу подкатила тошнота, и я подумала про себя: 'Я тебя первый раз вижу, к тому же сама только что глумилась надо мной, как могла, а теперь печешься обо мне, как будто, сто лет знакомы'. Я не нашлась что сказать, я решила, что раз уж Яо Шаньшань сегодня решила побыть королевой, то не стоит ей мешать.
6
Две машины неслись по широкой дороге к новым злачным местам.
В машине у меня закружилась голова, и водитель начал застенчиво хихикать, он, видимо, подумал, что меня укачало. Я опустила стекло, чтобы вдохнуть свежего воздуха и сохранить революционную свежесть мыслей. Я посмотрела на сидевшую рядом Яо Шаньшань — она сидела, выпрямившись, словно жена иностранного премьер-министра на торжественном приёме.
У меня отвратительный характер. Я обожаю делать всё наперекор, с детства перечила маме, затем нянечкам в детском саду, потом учителям и, наконец, профессорам. Теперь, вот, пошла наперекор девушке Гу Сяобэя. Как я сожалею, что мне пришлось выпить целый бокал водки, это же сплошной спирт! Не поверю, что Яо Шаньшань что-нибудь могла мне сделать, если бы я отказалась.
Машина опять взмыла на эстакаду, при взгляде сверху все сразу уменьшилось в размерах, внизу в суете ручьями переплетались дорожки света. Голова опять закружилась, а на лице появилась страдальческая гримаса. Водитель, видимо, увидев меня в зеркале опять начал смущенно улыбаться. Я хотела было его успокоить, сказать, что со мной все в порядке, но в результате стоило мне открыть рот, как все те драгоценные яства и кушанья, что подавали сегодня, оказались на полу машины. Было очень досадно — можно сказать, что меня вырвало золотом.
Гу Сяобэй достал носовой платок — голубой с белым, такой же как прежде, я всегда смеялась над ним из-за него, приговаривая, что в наше время скорее живого динозавра встретишь, чем парня с носовым платком, после чего предавалась мыслям в слух о том, как я его заключу в клетку, сделав его экспонатом выставки редких животных. Я же буду стоять рядом в черной юбке и со звучным хлопаньем считать деньги, слюнявя палец, как делают все эти директорши. Гу Сяобэя нисколько не занимали эти мои размышления, как-будто я это кому-то другому говорила, и он не изменял своей привычке.
Я взяла платок и вытерла им рот, и в дурманящем винном смраде я почувствовала аромат тела Гу Сяобэя, исходивший от платка. Раньше я всегда чувствовала этот запах — он был на его плечах, на его одежде, волосах и губах, и по прошествии месяцев я все еще помнила его, помнила так же отчётливо, словно все это было только вчера.
Вэньцзин на переднем сиденье повернулась ко мне, посмотрела на меня, затем на Яо Шаньшань, ее лицо было очень серьезным. 'Ничего страшного, Линь Лань, ничего страшного'.
В тот момент я чуть не заплакала.
Наша крепость же сидела не шелохнувшись, не изменив своей позе жены премьер-министра, похоже, что перед ее взором обрушится и Тайшань, и даже Гималаи, крепость она есть, крепостью и помрет.
После рвоты мне стало гораздо лучше, я почувствовала небывалый прилив сил. Я была как демон, пробывший десять тысяч лет в заточении и вырвавшийся на свободу.
