Отовсюду изгнанный, он несколько лет жил тем, что делал рефераты иностранной научной периодики — благо, знал языки. После наступило время нищенской пенсии. Весь этот период — полный провал в перечне его публикаций. Но думать ему никто не мог помешать. Кто-то из приятелей, встретив его как-то на улице, спросил: вы до сих пор нигде не работаете? Что вы, ответил Николай Александрович, я все время работаю, я просто до сих пор нигде не служу.
Если верить классической формуле, что вся русская литература вышла из гоголевской «Шинели», то все советское естествознание тех лет проистекало по сюжету «Герасим и Муму». В угоду взбалмошной идиотке-барыне (а точней — ее бесчисленной челяди) немые ученые топили свое самое заветное: картину мироздания, представления о жизни, научную свою честь, достоинство профессии, идеи и мысли.
Естествоиспытатели всего мира познавали мозг тем более интенсивно, что стремительно совершенствовались инструменты и приборы познания. А ни один всадник, как заметил некогда поэт, не может нестись на скачках быстрее своей лошади. Двигалась вперед техника, это приносило новую аппаратуру и дарило новые возможности. Уже записывались биотоки мозга, это сильно продвинуло понимание его работы; тонкие электроды вживлялись подопытным животным в разные отделы мозга, и искусственное их возбуждение приносило новые знания о функциях этих отделов. Уже изучалась деятельность отдельных нервных клеток и целых структур. Шло вовсю инструментальное познание, а вместе с тем копились факты, вытекающие из новых опытов.
Когда еще только начиналась запись биотоков мозга, скептики сравнивали это с той несвязной разноголосицей, которую произвели бы все телефонные разговоры большого города, попади они все вместе в одну отводную трубку. Но если представить себе, что в определенном настроении большая часть жителей одновременно станет напевать один и тот же мотив, то его уже возможно будет выделить из общего шума. У мозга такое состояние существует. Слившиеся, одинаковые волны заполняют у спокойного, ни на что не нацелившего внимание мозга многие нервные провода. Нейроны сразу нескольких областей сливают голоса в едином колебательном хоре. Мозг на что-либо обращает внимание — хор замолкает. Это альфа-ритм, признак спокойствия.
А теперь обратимся к кошке (обезьяне, собаке, крысе), спокойно сидящей в клетке. От головы ее тянутся тонкие проводки, и по экрану прибора четко пляшут волны альфа-ритма, то есть кошку ничего не беспокоит. Вспышка света! Альфа-ритм немедленно исчез. Еще одна. Вторая. Третья. Снова появляются волны альфа-ритма: кошка успокоилась, вспышки ей ничем не угрожают и уже более не интересуют. Вспышка изменилась — стала чуть ярче или темнее. Или изменился промежуток времени между двумя вспышками. Меняли размер, цвет, положение в пространстве источника света — на каждое изменение следовала настороженная реакция, а после нескольких повторов животное успокаивалось.
Эту историю рассказал мне человек, некогда чудом уцелевший в немецком концлагере. Однажды их вывели долбить лед на старом аэродроме, и несколько сот пленных оказались на опушке леса под охраной двух пулеметчиков, вскоре задремавших на своих вышках. Вышки стояли на узкой заснеженной поляне, отделявшей работавших от леса. Часовые спали, не реагируя на стук сотен ломов о лед, покрывавший бетонную площадку аэродрома. Двое молча переглянулись и поползли через поляну. Часовые спали, но в разнобой ударов вклинился новый звук. Друзья этих двоих, зачарованно глядя то на них, то на вышки, машинально начали бить ломами в такт. Часовые проснулись мгновенно, вернуться невредимым успел только один из беглецов.
Мозг реагирует на одно лишь качество любого раздражителя — на новизну! На какое-нибудь даже крохотное изменение в этом раздражителе. Странные факты реакции мозга на новизну скапливались на уровне исследования отдельных нервных клеток, при записи миллионного оркестра, рождающего альфа- ритм, и на уровне тонких наблюдений за поведением живого существа.
Собаке открыли кормушку и показали издали положенный туда аппетитный кусок хлеба. Кормушку закрыли. Собака облизнулась и туго натянула поводок. Но за то время, что ее спускали с поводка, в кормушке через заднюю стенку хлеб поменяли на мясо. Собака добежала до кормушки, деловито и привычно открыла ее лапой. Мясо! Ведь оно еще вкуснее, чем хлеб. Но собака несколько секунд оторопело стоит, не трогая любимую пищу. Что же произошло? На что были нацелены собачьи помыслы, когда она бежала к кормушке?
Из великого множества подобных экспериментов я выбрал для изложения простейшие, легко доступные моему пониманию. А опытов таких, очень разного уровня сложности и хитроумия, прошли по разным лабораториям — многие сотни.
В Монте-Карло, знаменитом своими игорными домами, издается единственная, вероятно, в мире газета, состоящая из одних только цифр. По утрам ее жадно читают люди с серыми от бессонницы лицами. Напечатанные в газете цифры — данные о вчерашних выигрышах и номера полей, против которых застывало накануне прихотливое колесо рулетки. Игроки пытаются найти закономерность счастья — номера, на которых выигрыш наиболее вероятен.
Вероятность! Это великое слово. Им пользуются самые разные люди — от прожигателей жизни до тех, кто спасает ее другим. Известна замечательно печальная и честная фраза: «Хорошо, если я за свою жизнь хоть треть диагнозов поставил правильно». Это сказал великий врач, изумительный диагност Боткин. Ибо симптомы, обнаруженные у больного, могут сопутствовать разным болезням, и диагноз — это повышенная вероятность одной их них.
Гипотеза звучала так: мозг живого существа впитывает все сигналы, текущие из внешнего мира, на основе этих данных предсказывает наиболее вероятный облик ближайшего будущего и настраивает поведение хозяина соответствующим прогнозу образом. А в случае ошибки, несовпадения прогноза с наступившей реальностью мозг отвечает мгновенным повышением внимания. Чтоб разобраться в новой ситуации и выработать новый прогноз.
Органы чувств живого существа — не окна, таким образом, для произвольного втекания информации, а тончайшие приборы непрерывного слежения, активного анализа и отбора существенных сигналов. Чтобы мозг имел возможность постоянно предвосхищать ближайшее будущее и строить вероятностный прогноз того, что в нем произойдет. (Кстати, этот точный термин — «вероятностный прогноз» — придумал уже ученик Бернштейна, тот самый, что был в Америке и Германии на столетии памяти учителя.)
Активность мозга — это поразительное его свойство. Неподвижный глаз ничего не видит — глаз проходит по пространству обзора, как прожектор, обшаривающий небо, и поступающие сигналы падают не на чистую доску наших восприятий, а на готовую программу встречи и реагирования. То предвосхищение, которым непрерывно занимается мозг, — постоянная программа этой изумительной вычислительной машины. Открытие этого свойства живого мозга — не только ключ ко многим темным проблемам психологии и психиатрии, но и реальная конструкторская задача создателям искусственного разума и всяких управляющих систем.
А теперь — небольшое отступление с легким философским оттенком. Как возник и развился этот механизм непрерывного автоматического прогноза будущего?
Чтоб уцелеть в безостановочной и беспощадной борьбе за существование, каждое живое существо должно было как-то научиться охранять себя от капризов непрерывно меняющейся среды. Это не только чередование тепла и холода, но и колебания в количестве пищи, и враги-хищники, и стихийные силы, и множество других смертельных опасностей — контролирующее оружие естественного отбора. Один из простейших выходов — паразитное существование. Гарантия собственной безопасности обеспечивалась внутри, в организме (или на теле) другого живого создания. И уже только хозяин боролся с природой за свою сохранность, попутно содержа на иждивении паразитов.
Но паразитное существование — жизнь трудная и более рискованная, чем это может сначала показаться. Прежде всего необходимы гибкость, смирение и неприхотливость. Отсюда червеобразность многих из них — червеобразность как вида, так и поведения. А затем — полная зависимость от хозяина: смерть покровителя означает гибель всех питающихся его соками и охраной паразитов. Отсюда — крайняя заинтересованность паразитов в благополучии и сохранности хозяина: многие из них даже включаются в его систему обмена веществ, помогая ему жить. Это не выручает: слишком уж далека борьба, которую ведет за жизнь хозяин, от его закосневших в паразитизме иждивенцев. Поэтому класс паразитов так недалеко продвинулся по лестнице эволюции — хоть они есть, их мириады, но развитие их застыло на первобытном уровне. Добровольное рабство спасает жизнь временно, а отучает жить — навсегда.
