Спустя несколько дней Ильин разговаривал с директором одного из крупнейших банков Женевы. Для такого рода авантюры нужны были не только деньги, но и понимание живописи, вкус к ней и незаурядное художественное чутье. Такого эксперта искать было не надо, ибо именно таким был сам Ильин.
Это давно уже случилось с ним — я имею в виду высокую манию коллекционерства. Он даже помнит самое начало: он тогда учился в Бельгии, но часто приезжал в Париж. Они обедали с приятелем в дешевом ресторане (за пять франков — борщ мясной и хлеб в неограниченном количестве), когда пришли мальчишки с кипой рисунков. Это была давняя в Париже технология: молодые художники выбрасывали свои наброски, хозяйки и хозяева их студий подбирали все подряд и отдавали уличным ребятам. Доход был мелочен, но был: в тот день, к примеру, некий юный и безденежный студент купил за тридцать франков (пять как минимум обедов) маленький рисунок, где значилась даже подпись художника, еще явно не приобретшего известности (судя по цене рисунка), — Модильяни.
Знаете, Эфраим, почему-то я все время вам стесняюсь рассказать, что и у меня пожизненная любовь к живописи началась с Модильяни. В пятьдесят седьмом году — я помню это, как сейчас, — я впервые увидел репродукцию Модильяни в магазине «Книги стран народной демократии», в нем единственном, по-моему, такое было в те удивительные времена, и испытал потрясение. Я эту репродукцию прикнопил в доме на стене, и жизнь моя переменилась.
За много лет Ильин собрал изумительную коллекцию живописи. Имя его как эксперта значится во множестве мировых каталогов. Но пока вернемся к тем дням, когда Эфраим Ильин, уповая на свое художественное чутье, собирал деньги для художественной авантюры. Я даже если бы решился, то наверняка не смог бы написать что-нибудь внятное о его обаянии, поскольку это качество — некий талант, а описать талант словами — просто невозможно. А к этому еще и ум надо прибавить, и иронию, и полную осведомленность о предмете разговора, если он затеян, — словом, я просто напомню, что его бесчисленные по жизни собеседники его напору неизменно уступали. А тот дух готовности к авантюре, та душевная легкость, что и поныне от него исходит, — несомненно подкупали и склоняли самых недоверчивых и прожженных.
В собирании пяти миллионов на приобретение живописи участвовал даже Ватикан. О результате убедительней всего свидетельствует благодарственное письмо папы римского (кажется — Павла V, лень перезванивать Эфраиму по пустякам). Кстати, Эфраим Ильин в течение нескольких лет был советником Ватикана по искусству. Папа римский неоднократно сокрушался, что художники оставили чисто религиозную тему и увлеклись другими сюжетами. Не знаю, что Эфраим говорил в защиту и хвалу художников текущего времени, но если вам, читатель, доведется, будучи в Ватикане, походить по великолепному Музею современной живописи — вспомните, пожалуйста, что основал его тот немолодой израильский еврей, о котором вы сейчас читаете.
Затея удалась блестяще, но гораздо интересней чисто денежного в ней успеха — нечто важное для разговора об Ильине: по ходу этой авантюры он отыскал, помог стать на ноги и обрести весомое имя нескольким художникам, которые до появления его в их мастерских жили непризнанно и зябко. Достаточно назвать известнейшее ныне имя художника де Кунинга. На розыски художников, на выставки, шедшие по всему миру, на аукционы и каталоги без сожаления потратил Эфраим Ильин много лет.
Еще года три-четыре тому назад Эфраим накрывал стол для гостей сам, несуетливо, но быстро двигаясь по своей квартире. Сейчас это уже трудно для него, и стол обслуживает нанятый помощник. Ужинать или обедать у Эфраима — невероятно вкусно, ибо одна из ярких граней его житейского таланта — страсть к кулинарии. Думаю, что привела его к кулинарии та же самая острая любовь к жизни, что руководила им во всех поступках и делах. Когда он разговаривает с Сашей Окунем (а художник этот ушиблен на всю голову своими кулинарными идеями), то я, хотя и понимаю все отдельные слова, но чувствую себя то варваром, то дикарем, то просто инвалидом вкусовых сосочков. Чтоб это скрыть, я смотрю на них снисходительно и молча прихлебываю крепкие напитки. В меню многих ресторанов мира (тех, куда приходят озаренные гурманы) есть блюда с пометкой «а ля мод Ильин» — Эфраим либо автор, либо усовершенствователь их. А если вас, читатель, спросит кто-нибудь при случае, кто именно ввел в Израиле майонез, — отвечайте смело, я ручаюсь.
Эфраим кутил всю жизнь — со вкусом и размахом. На его шумных пированиях и дружеских застольях побывали тысячи людей. А сколько женщин помнили Эфраима до смерти или помнят посейчас — писать я не берусь. Ведь обаяние — на то оно и обаяние. А сам Эфраим полон благодарной памяти к тем женщинам, которых он не называет никогда, да и не помнит, вероятно, все их имена.
Лично для меня любое посещение его дома — радость по еще одной причине: я бесцеремонно трогаю руками прикладные вещи, сделанные великими мастерами. Эфраим утверждает, что все стулья, на которых мы сидим, столы, на которые мы проливаем за обедом соус, ложки, вилки и ножи, тарелки и светильники — должны изготовлять художники, и наша жизнь тогда освещена будет иначе, и мы сами будем лучше, интереснее и содержательнее. Я впервые в жизни трогал в этом доме торшер, изготовленный любимым мною Джакометти, и его же работы женский торс. Нет, я и в музеях часто нагло трогаю украдкой экспонаты, только в частном доме это совершенно иное ощущение.
А как фамилия художника, изготовлявшего столовую посуду, я забыл, поскольку, сев за стол, я занимаюсь лучшим в нашей жизни делом — наливаю.
Я осмотрительно и быстро миновал кулинарную область, в которой я полный профан, и с легким страхом приступаю к теме, где темнота моя еще гуще и беспросветней. Ибо моя мама некогда закончила консерваторию, однако же Создатель по неведомым причинам поступил с моими музыкальными генами, как Ван Гог однажды — с собственным ухом. А Ильин — заядлый меломан, он слышит, понимает, чувствует и знает музыку. Он и дома у себя уже многие годы устраивает музыкальные вечера, а на концерты, где играют талантливые исполнители, ходит непрерывно и подряд. Не зная ничего об этой великой, для меня закрытой начисто области человеческого духа, я никогда и не расспрашивал его о дружбе с музыкантами, хотя однажды краем уха слышал его усмешливый рассказ о некоем великом артисте, дома у которого на скрипке Страдивари спала кошка. Только тема музыки меня вплотную подвела к одной из самых поразительных сторон его сегодняшнего существования.
Я убежден, что Эфраим всю свою жизнь делал подарки. Очень разные и очень разным людям. Но сейчас он дарит так активно, что невольно вспоминается имя Гая Мецената — того римлянина, имя которого стало нарицательным. Только Гай Меценат (насколько я осведомлен) помогал жить кружку поэтов (между прочих завывали там свои стишки Вергилий и Гораций), а Эфраим — давний и отъявленный меломан. Поэтому когда возник полюбившийся ему камерный оркестр «Камерата» (в основном евреи из России), то Эфраим Ильин запросто смотался на аукцион и купил двум музыкантам отменные старинные скрипки.
— Это я из чисто шкурных интересов, — пояснил Эфраим, — очень уж мучительное дело — слушать, как талантливый артист играет на плохом инструменте.
Я уже страницы две назад легонько спохватился, что употребляю для сегодняшнего Ильина очень уж елейные и сусальные краски, хотя помню, что пишу о человеке с очень непростым характером. Так вот, поссорившись однажды с кем-то из начальства этого оркестра, Эфраим осерчал и эти скрипки отобрал. Мне этот поступок почему-то очень симпатичен.
А в эти дни как раз, когда сижу я и пишу об Ильине свои посильные слова, в Беэр-Шеве при университете состоялось только что открытие удивительного музея. Не зря и не для красного словца Эфраим часто повторял, что человек должен с юности видеть красоту — он вырастет тогда совсем иным. Так вот Эфраим Ильин подарил университету огромную коллекцию живописи и прикладного искусства. Чуточку мне жаль, что я уже не поглажу при случае работы Джакометти — разве только будучи в Беэр- Шеве. Выставлена была при открытии только малая часть экспонатов — для музея строится специальное помещение. Стоимость подарка, по оценкам экспертов, — несколько миллионов долларов. А уточнять мне эту сумму ни к чему, такие числа для меня — величественная и голая абстракция.
Я убежден, что четверо правнуков Эфраима, когда они подрастут, — одобрят щедрость прадеда, такая в них хорошая заложена генетика, что они и без наследства сами встанут на ноги.
Наслаждайтесь этой жизнью еще много лет, Эфраим, и спасибо за страну, в которой я сейчас живу.
