- В монастырь собираешься?
- Теперь уж не знаю. Пока-то, дело ясное, не могу бросить Степана Степановича, привык он ко мне... А там... да уж чувствую...
Он совсем засмущался и замолчал. Оправившись, заговорил о другом.
- О Ксении Шерстовой слышали, Наталья Алексеевна?
- Нет. А что с ней?
- С ней-то все слава Богу. Проняли ее речи батюшки Сергия, покаяние принесла, причащалась в храме. А вот за Ванечку, друга, душа неспокойна. Голову он из-за нее потерял в пару дней! Вот как. Два дня назад увезла его (иначе не скажешь!) в именье свое, дабы там обвенчаться, да по пути заедут к Ваниным родителям...
- Удивительно! Скоренько что-то...
- Вот и отец Сергий им о том же... – вздохнул Митя. – Не послушали. Им обоим хорошо – Ксении Петровне жить не на что, а Ванечка богат... отец его то есть. А купцу из мужиков лестно будет сына на дворянке женить. Одно плохо – Ксения Петровна властная слишком, а Ваня – податлив... И жить будут в ее доме. Как пожелает, станет она им помыкать.
- Что ж, помолимся, что бы все-таки сладилось все у них, - сказала Наталья. И помолчав, добавила:
- Я тоже замуж выхожу... за князя Мстиславского.
...Отдав вольную на сохранение отцу Сергию, Павел и Наталья, не мешкая, отправились в Петербург.
Дело не завершено
Несчастное дело Лопухиных было кончено. Главных заговорщиков приговорили к плетям и ссылке. Но подозреваемым было еще о чем печалиться. Рьяный Лесток и подозрительный Ушаков готовы были продолжать розыск.
...Александр в который раз мерил шагами свою камеру. Как не пытался он отогнать от себя это чувство, но оно было – чувство зверя, загнанного в клетку. Его бросили сюда совершенно неожиданно, без предъявления чего-либо, доказывающего законность ареста. Устного распоряжения Андрея Ивановича вполне хватило.
...Теперь, когда юный Вельяминов был у него в руках, Ушаков позволил себе слегка расслабиться и спокойно подумать.
Кириллу Прокудина, сидящего под стражей, допрашивать было бесполезно – граф впал в полное уныние, едва ли не в слабоумие, и рта ни с кем не раскрывал. Обвинений против него не было никаких, кроме перехода в католичество, о чем свидетельствовали несколько человек. Мотивы доноса на Прокудина, как и свидетельств против него были самые заурядные – боязнь «недоносительства», личная неприязнь некоторых сотрудников, желание выслужиться перед грозным генералом, ожидание награды за «правый донос»... Прокудин был Андрею Ивановичу неинтересен. Что можно узнать от него? Что рылся в секретных бумагах Коллегии иностранных дел? Это и так ясно, и это дело Бестужева. Ушакова смущало другое: именно его-то, Бестужева, какова роль во всей этой путанице? Ведь есть еще одно более чем странное обстоятельство: католический священник, по всей видимости, отвративший графа от Православия, и юный Фалькенберг, агент Лестока, исчезли. Оба. А Фалькенберг был одним из главных свидетелей в Лопухинском деле... Искать их сейчас - как иголку в сене. Но Вельяминов, весьма вероятно, в сем исчезновении замешен. В петербургском доме Александра по приказу Ушакова устроили обыск, но не нашли ничего интересного, только пара записочек от некоей Н. легла на стол Андрея Ивановича. Любовных записочек... И наконец, из светской, ничего не значащей переписки Вельяминова Ушаков выудил черновик письма к некоей особе, которую Александр называл Наденькой. После короткого размышления Ушаков пришел к мысли, что Наденька – это Надежда Кирилловна Прокудина. Это было что-то, хотя, вроде бы, – и ничего ровным счетом. Генерал не знал, как пригодится ему это открытие, но чувствовал, что пригодится.
Александра он решил потомить несколько деньков, пусть и он голову поломает, подумает, куда вляпался, и стоит ли шутить с Ушаковым...
И вот, наконец, однажды ранним утром Александр Вельяминов услышал:
- К допросу!
Это по-человечески не могло его не встревожить, но в то же время почти что и обрадовало: сейчас хоть что-то проясниться, неизвестностью он был уже достаточно измучен. Предполагать юноша что-то мог, конечно, но чего стоят все его предположения, когда за него взялась, по-видимому, сама Тайная канцелярия?
В кабинете, куда привели Александра, его встречал Ушаков. При виде полной фигуры в генеральском мундире Александр невольно поежился – сам генерал-аншеф, значит, дело серьезное...
Ушаков очень приятно улыбался.
- Присаживайтесь, Александр Алексеевич, - сказал он так любезно, словно дело происходило в светской гостиной, а не в кабинете Тайной канцелярии. Александр молча сел на указанный ему стул. От Ушакова, конечно, не укрылось его страшное напряжение, хотя и старательно Александром скрываемое за внешней непринужденностью. Не укрылся и немой вопрос - «в чем дело?» - в воспаленных от недосыпанья глазах: в тюрьме спалось не очень сладко. В ответ Андрей Иванович вновь мило улыбнулся. Чуть поодаль сидел Шешковский – тише воды, ниже травы. Больше никого в кабинете не было.
- Прошу прощения, сударь, - сказал Ушаков, - за некоторые... хм… неприятности, которые мы были вынуждены вам доставить. Надеюсь, что сейчас мы разрешим кой-какие недоумения, и вы, вполне возможно, будете свободны.
Александр в свою очередь любезно улыбнулся на это «вполне возможно», но ничего не ответил. Он ждал. Ушаков решил, что затягивать молчание смысла нет.
- Александр Алексеевич, - продолжил он таким тоном, словно был давним добрым знакомым Александра. – Ведь не пустяшный разговор у нас с вами, да... Дело о покушении на жизнь Ее Императорского Величества – не шуточки! Слава Богу, виновные повинились и наказаны. Но дело сие,
