подгонявшие на серых от пыли конях, хрипели что-то невразумительное. А что они могли сказать? Бой. Идет бой. Все взялись за мечи и дерутся.
Издалека прикатилась волна крика - высокого, отчаянного.
Справа от халифа резко скрипнуло и зазвенело - оглянувшись, аль-Мамун увидел, что Тарик тоже приподнялся в стременах.
Нерегиль тихо охнул.
Халиф охнул следом.
Бегущие, бегущие фигуры - прямо по центру. Бегущие к холму, к лагерю.
Опережая голосящую толпу, скакал вестовой - нишапурский гвардеец с обломанным пером на шлеме. Коня он колотил каблуками по бокам, даже не вдеваясь в стремена. Следом мчали еще несколько таких же горе-конных.
- О Всевышний! - выдохнул аль-Мамун. - Они бегут!
- П-парсы... - с непередаваемой ненавистью выдавил из себя нерегиль. - Т-танцовщицы, а не воины. Ур-роды.
Верховые беглецы успели к холмику очень быстро:
- О мой повелитель! - хрипел, с трудом разматывая платок на горле, один. - Они бросили в бой подкрепления! В бой идет гвардия аль-Джилани! Огромные, огромные зинджи, скованные между собой железными цепями! Они сметают все на своем пути! Они скованы между собой цепями!
- Что ты несешь, придурок?! - взорвался Тарик. - Какими цепями кто скован! Трусливые уроды вроде тебя, видно, впервые увидели строй под названием 'черепаха'!!!
- Цепями! Они скованы между собой тяжелыми железными цепями! - остальные беглецы подоспели и, осаживая лошадок, заголосили надсадным хором. - Они как железная стена! Перед ними невозможно устоять!
- Где Тахир ибн аль-Хусайн! Где ваш командир?! - коротко рявкнул нерегиль.
- Благородный Тахир отдал приказ отступать! Перед карматами невозможно устоять! Эмир верующих должен спасать свою жизнь!
Аль-Мамун снова привстал в стременах - парсы говорили правду. Не насчет цепей. Насчет того, что невозможно устоять. Центр его войска отступал - и, похоже, те, кто должен был сражаться в первых рядах, уже обратились в паническое бегство.
Бегущие, а не идущие фигурки сбивались в пуганые стаи и метались в темных клубах пыли.
- Убирайтесь, - отсутствующим голосом приказал халиф горе-воинам.
И нетерпеливо, зло махнул рукой:
- Убирайтесь!
Опустив головы в помятых пыльных шлемах, те потрусили прочь.
К стремени подошел начальник телохранителей. Черное лицо Зирара, как ни странно, не выражало грусти. А что, почему бы ему и не радоваться предстоящей смерти за веру? Сколько можно гнить в грязи, холоде и сырости, в самом-то деле. А в раю - зеленая трава, белый виноград...
Зухайр тоже подобрался и оглянулся, с трудом поворачивая в седле мула грузное тело. Евнух улыбался:
- Видно, сегодня Всевышнему угодно сделать меня шахидом...
Пепельные от холода толстые губы растягивались в грустноватой, но не сожалеющей усмешке.
- Воистину, человек несомненно бессилен, - тихо повторил аль-Мамун слова древней поговорки и провел ладонями по лицу.
К нему подходили, кивая и улыбаясь.
- Пусть тот, кто хочет, бежит! - крикнул халиф. - Храбрецы пойдут за мной в рай!
Гвардейцы-фитьян согласно кивали и молча поднимали вверх ладони: Всевышний велик! Рай ждет сраженных в войне за веру!
Глядя, как обнимаются и обмениваются приветствиями мученика его люди, аль-Мамун поднял ладонь, готовясь отдать последний приказ:
- О верующие! Настал наш черед...
- Стой!
Халиф застыл с поднятой рукой - запястье крепко перехватил Тарик.
По толпе готовящихся принять мученичество людей прошел мрачный ропот.
Аль-Мамун скрипнул зубами и обернулся, чтобы посмотреть туда же, куда и все - на наглое существо, вцепившееся своими неверными пальцами в руку эмира верующих.
- Не надо, - неожиданно просительно сказал Тарик, не давая ему раскрыть рта.
- Что?! - прошипел Абдаллах.
И опустил наконец руку - а то они походили на ушрусанских девушек в танце.
- Ты хочешь приказать нам пойти и умереть в бою? - прижав уши, поинтересовался нерегиль.
- А что я должен, по-твоему, приказать людям?! - взорвался халиф.
- Если ты прикажешь мне пойти и умереть - я пойду и умру, - тихо и раздельно пояснил Тарик.
Словно они тут были вдвоем.
- Ну и?.. - аль-Мамун терял терпение.
- Не надо отдавать мне такой приказ, - все так же тихо сказал нерегиль.
Вдох-выдох, надо успокоиться. Ну не орать же на него, неверного, в такие мгновения...
- Какой же приказ мне тебе отдать, о Тарик?
Нерегиль окинул взгядом поле боя, на котором погибало войско верующих. Теперь карматские ряды можно было увидеть - они действительно шли неправдоподобно слитными, щит к щиту, рядами. Как широченный таран, сгребающий мечущийся перед ними человеческий мусор к огням ада... Аль-Мамуну показалось, что в широко раскрытых глазах Тарика тоже пляшет красный огонь джаханнама - и вздрогнул, пытаясь стряхнуть наваждение.
Холодные, во всю ширину раскрытые глазищи ввинтились в него неподвижным взглядом. Черные точки зрачков затягивали на смутное дно, где не было места желаниям или памяти. Лишь льющийся мрак и спокойная ночь.
В ночной тишине, глаза в глаза.
Тарик улыбнулся, без всякой радости:
- Прикажи мне победить.
В ночной темноте лицом к лицу знобило, как на ветру, губы не слушались:
- Ч-что?..
Та же морозная улыбка:
- Прикажи мне победить.
- Мы не можем победить, это невозможно, это...
Мрак плеснул пламенем, аль-Мамун почувствовал нетерпеливую ярость:
- Прикажи мне защитить тебя.
- Но...
Горячее злобное нетерпение возросло:
- Прикажи - мне - защитить тебя. Тебя и твоих людей, о халиф.
'Он сошел с ума', с опозданием догадался аль-Мамун. 'Он сошел с ума - из-за того, что потерпел поражение'. И с облегчением, отстраняясь, как от буйного, тихо пробормотал:
- Хорошо, Тарик, хорошо. Я выполню твою просьбу.
И, уже выныривая из сумеречного мира, в котором властвовало безумие нерегиля, почти ласково сказал:
- Защити меня, о Тарик. Я приказываю тебе победить.
Видимо, следом аль-Мамун сморгнул.
Открыв через мгновение глаза, он испуганно заорал.
Тарика больше не было.
Ночи, сумерек, утра не было тоже.
Среди заполошных человеческих криков разливался высокий жгучий огонь. В огне, раскинув крылья, разевала клюв хищная птица. Птица тоже кричала человеческим голосом - от боли. Она вся
