- Кто ты такой, чтобы говорить за Всевышнего, - спокойно проговорил Джунайд.
- Я?! - взорвался аль-Мамун. - Я всего лишь человек! И мне плевать на ваши высокоученые гороскопы и сумеречные бредни! Я всего лишь человек! И я верю, что если через год от нас ничего не останется, то все это - все это: Али, его Книга, аят, откровение в пустыне, ансары, исход из города, основание аш-Шарийа - все это было напрасно! Я... я верю - в надежду!
Последнее слово он почти выкрикнул. Сумеречные лица с дымчатыми, пустыми глазищами равнодушно развернулись к нему. На мертвой площади свистел ветер.
- Возможно, этот человек прав, - мягкое мурлыканье за спиной заставило Абдаллаха крутануться на месте.
Он оказался лицом к лицу с Тамийа-химэ. Тоже в белом, с головы до ног. О Всевышний, вспомнил аль-Мамун. Ему же рассказывали. В Ауранне белый - это цвет траура. Траура и смерти.
- Мы тоже верим в надежду, - бледные губы на фарфоровом лице шевелились до ужаса неестественно - куклы не разговаривают. - Если бы не верили, разве стала бы Майеса-химэ просить о ребенке?..
За спиной опять послышалось змеиное шуршание осыпи. Поскакали, покатились мелкие камушки. Один остановился на рубчатом шелке подола княгини.
- Исполнено, о шейх, - прогудело из темноты провала.
С неохотой поднимая глаза, аль-Мамун разглядел красно-дымный силуэт марида.
- Иди за мной, о мой халиф, - тихо сказал Джунайд. - Между тобой и князем осталось последнее дело, которое никто не сможет выполнить за тебя.
- Какой спрос может быть со смертного дурака? - зло пробормотал аль-Мамун.
Но суфийский шейх уже шел вперед, не оборачиваясь и не подавая виду, что слышит.
Задирая колени и оступаясь, Абдаллах все-таки последовал за Джунайдом - как оказалось, в уцелевшую между просевшими сводами пристройку с полками для хранения обуви. Серая низкая арка- подкова держалась, в проломы тек сумеречный воздух. Суфий поднял и поставил на полку дрожащую тоненьким огоньком лампу. Вокруг все было густо присыпано молочно-серой пылью. В каменной нише темнела чья-то одинокая сморщенная туфля. Под ногами хрустело и поскрипывало - мрамор выщербило и расцарапало выдохом оседающего молельного зала, ступни саднили на камушках и осколках штукатурки. Обломки лежали длинными извитыми кучами, словно барханы под пустынным ветром.
- Осторожно, - тихо сказал шейх.
И удержал халифа от следующего шага.
Абдаллах понял, что куча, через которую он собирался переступить, - вовсе не куча. Одежду и волосы нерегиля покрывала бесцветная мучнистая пыль, серое от каменной взвеси лицо казалось синеватым, как у задохнувшихся под обломками дома во время землетрясения. Самийа походил на выпотрошенную тряпичную куклу.
- Он... разве... здесь? - с непонятным отвращением отступая на шаг, пробормотал аль-Мамун.
- Мы вынесли тело из зала. Туда... нельзя заходить людям. Во всяком случае, пока мы... не вычистим это место, - тихо ответил Джунайд.
Надо было брать себя в руки. Как-то... наклониться?..
Да будь ты мужчиной, Абдаллах! Сначала чуть не наступил, а теперь боишься заглянуть в лицо?
- Осторожнее, о мой халиф, - твердо сказал шейх. - Не нужно до него дотрагиваться.
Опускавшийся на колени аль-Мамун на всякий случай отдернул подальше ладони - и тут же разозлился на себя еще больше.
- Почему? - резко спросил он Джунайда.
- Тарег сейчас... в смутном месте. Я опасаюсь, что, прикоснувшись, ты можешь последовать за ним, о мой халиф.
- Так он не мертв?! - вскинулся Абдаллах.
- Он не жив, - сухо отозвался суфий. - Он на высотах.
Аль-Мамун почувствовал, что замерзает. Смотреть в лицо нерегилю ему расхотелось.
- Ты должен отпустить Тарега, о мой повелитель, - тихо, но твердо сказал Джунайд. - Сказать на ухо, что он исполнил свой долг и должен уйти.
- Но ведь...
- Клятва все еще удерживает его.
- Разве Яхья ибн Саид не написал, что нерегиля нельзя освободить от Клятвы?
- Освободить, пока он жив, нельзя. Но душа уже покинула его тело. Теперь нужно отпустить душу. Он должен получить возможность... уйти в чертоги мертвых своего народа, о мой халиф.
Что-то в голосе шейха заставило аль-Мамуна поднять глаза и посмотреть суфию в лицо. Тот кашлянул и стал глядеть вверх, изучая развороченный свод с гнутыми ребрами арок.
- В чертоги мертвых своего народа?.. - подозрительно отозвался халиф. - Ты в этом уверен, о шейх?
Джунайда передернуло:
- Нет. Но, мой халиф, что с того верующему ашшариту?
Аль-Мамун медленно встал:
- Что-то ты от меня скрываешь... А, Кассим?
Суфий затеребил край серого от пыли рукава хирки:
- Какая разница, о мой повелитель?.. Он, - и Джунайд осторожно кивнул вниз, в серо-синюшную груду тряпья и пыли, - должен уйти из аш-Шарийа. Мы должны сделать все, чтобы его больше ничего с нами не связывало. А уж куда он пойдет потом ...
- ...нас не трогает, ибо он свое отслужил? Многоумным знатокам магии вроде тебя пора посадить на поводок кого-то другого? - тихо проговорил аль-Мамун - и удивился, как зло у него это сказалось.
А поскольку злость не утолилась сказанным, Абдаллах свирепо продолжил:
- Мне никогда не нравились наши легенды про джиннов в кувшине, о Кассим. Каждый раз я жалел, что у джинна не получилось засадить в кувшин человека - чтобы другим неповадно было лезть в дела, превышающие разумение, избегать труда и развращать правоверных россказнями о дармовых богатствах. Ибо Всевышний ничего не дает даром. За все нужно платить. Чем мы заплатим за это, о Кассим?
Суфий молчал.
- Что с ним произойдет, когда я его отпущу? - рявкнул халиф.
- Я не знаю, - твердо ответил Джунайд и посмотрел Абдаллаху в глаза.
Так они стояли друг напротив друга довольно долгое время. Суфий вдруг продолжил - но очень тихо:
- Я точно знаю одно, мой повелитель. Если ты не оборвешь поводок клятвы, он останется в аш- Шарийа. Бесприютным духом. Мстительным.
- А сигила? - быстро спросил аль-Мамун.
- Поздно, - понизив голос до шепота, ответил Джунайд. - Поздно. Связь души с плотью уже слишком слаба, сигила не удержит его внутри телесной оболочки.
Аль-Мамун сделал шаг назад:
- Я так не могу.
- Благородно, - мурлыкнуло под ногами.
Халиф вздрогнул, но в последний момент взял себя в руки.
Черный кот прошел в изголовье к спеленутому в пыльное тряпье телу и сел, положив кончик хвоста к передним лапам.
- Это очень благородно с твоей стороны, о человек, - думать о последствиях в таком положении, - снова пошевелились белые усы на черной морде. - Полдореа был мне другом, и я ценю твой порыв.
Зеленые миндалевидные глаза джинна светились во мраке. Абдаллах сглотнул. Стало еще холоднее - он вдруг заметил, что весь дрожит.
- Поверь мне, о человек, - мрачно проговорил черный кот, - у тебя нет иного выбора. Ты не можешь вытащить Полдореа... оттуда. Зато можешь снять с него эту вашу... удавку.
- Ты не говоришь - освободить, Имруулькайс, - тихо сказал аль-Мамун.
