черный кот встал на четвереньки и зябко повел лопатками. Потом сказал:
- Ладно, Хафс, хватит дрожать, все кончилось уже.
Парсидский кот более всего походил на распушенный комок козьей шерсти, забытый в пыльном углу нерадивой хозяйкой. Признаков жизни, во всяком случае, он не подавал.
- Хафс?..
Комок шерсти поднял ушки и развернулся в серого кота:
- Во имя Всевышнего, дядя. Были бы на мне штаны, я, клянусь Хварной, наделал бы в платье... Он всегда такой, этот ваш Тарег?..
- Нет, Хафс, не всегда. Иногда у него случаются приступы ярости, и тогда ему лучше не попадаться под горячую руку.
- Ааааа?..
- Ах, это? Это он еще добрый...
- Во имя Милостивого! Клянусь священным огнем!.. - заужасался серый джинн.
В ответ на это Имруулькайс брякнулся на нагретые доски и блаженно потянулся:
- Ты бы определился с конфессией, племянничек.
- Чево?..
- Реши, чем клясться, толстый дурак. А то как-то неудобно перед пророком Ахура-Маздой получается. Да и перед Всевышним тоже неудобно. Вот понадобится тебе помощь, Ахура-Мазда подумает, что ты следуешь вере Али, а Всевышний - что ты огнепоклонник. И сгинешь ты, толстый мой родственник, ни за что, и даже медного фельса не дадут за твою враз похудевшую душу...
- Ааааа... гула...
- Ну, положим, гулы здесь есть, но чтоб их увидеть, о Хафс, необходимо выйти в более безлюдное место, чем...
- Гула, дядя...
- Да хватит дрожать, трусливое толстое рыло, я же сказал...
- Гула!!! Сюда идет гула!!!
- Как?!
В одно мгновение Имруулькайс оказался на всех четырех лапах и с вытянутым вверх напряженным хвостом.
- Ох ты ж помет Варагн и тысячи аждахаков...
Племянник джинна не стал возмущаться кощунственной божбой и насмешками дяди. С мягким стуком он рухнул на доски террасы и потерял сознание.
Через двор, размашистым шагом, улыбаясь клыкастым ртом, метя подолом и звеня монистами, шла гула. Игривым жестом поправив бахромчатый платок на голове, она подбоченилась и крикнула:
- Здравствуй, начальствующий, как бы тебя ни звали! А подай мне на ручку, мой серебряный, я тебе привезла известия о важном деле и длинной дороге Тахира ибн аль-Хусайна!
От нее шарахнулись - врассыпную. В пустом круге остались лишь гула и Тарег.
- Ну здравствуй, Варуна, - ровным голосом сказал нерегиль.
Увидев, кто перед ней, гула упала на колени и уткнулась лицом в землю.
- Разрешаю поднять глаза и смотреть на меня, - негромко проговорил Тарег.
- Я нашла Тахира, о Страж, - задрав кверху звенящую монетами голову, почтительно сказала гула.
- А Элбег ибн Джарир нашел Меамори. Будешь должна ему и его людям.
Смуглая кудрявая женщина в ярком платье вскинула руки в благословляющем жесте и снова поцеловала землю перед Тарегом:
- Да буду я жертвой за тебя, о Страж. Я буду должна человекам из названных.
- Свидетельствую твой долг, о женщина, - благосклонно кивнул нерегиль.
И протянул гуле правую руку. Та еще раз поцеловала перед ним землю, благоговейно облобызала ладонь Тарега и прислонилась к ней лбом.
- Разрешаю подняться и говорить со мной, - спокойно проговорил нерегиль.
Гула рассыпалась в благодарностях и снова припала к его ногам.
Имруулькайс видел, что выражение лица у Тарега такое же, как во время разговора с джунгаром. Бесстрастное, разве что чуть презрительное.
Как у богов и ангелов из холодной, ветреной тьмы.
Вертя в руках чашку с кумысом, Элбег, сын Джарир-хана, довольно скалился. В походе вместе с ашшаритским именем он сбросил и ашшаритскую внешность: в грязном веселом степняке никто бы не узнал степенного юношу Убайдаллаха ибн Джарира, посещавшего собрания в Пятничной мечети Харата. Куда девался воспитанный молодой человек в биште из тонкой шерсти и мягких туфлях, поэт и завсегдатай веселых домов? На войлоках сидел бритый, со свисающим на ухо потным чубом джунгар в видавшей виды стеганке, на запястье болтается плеть в ременной петле, в ухе - серьга, а в красных обветренных пальцах с черными ногтями - деревянная царапаная чашка с кобыльим молоком.
- Вот чего ты ржешь во все зубы? Пей-пей, Повелитель жалует, - прошептал ему под локоть старый Толуй.
Толуй ходил в походы еще с отцом Элбега, а уж дед Толуя, да будут довольны им Тенгри и Всевышний, брал хорасанские города под знаменем самого Повелителя. Рассказы деда старый воин помнил хорошо - от них попеременно хотелось то до ветру из юрты выбежать, потому как становилось до усрачки страшно, то вскочить на молодого коня и погнать в степь и там сносить головы - цветущих алых маков или людей, все равно. А потом прижимать на кошме молодую горячую пленницу. Прямо как дед. Тот пригнал из хорасанского похода целый табун коней, стадо овец и толпу рабов обоего пола. Толуй еще застал пару старух, годных только скрести шкуры, на которых показывали и говорили: вот их после осады Нишапура дед выменял на мешочек перца, до того дешевы стали рабы.
Видимо, именно память о дедовых рассказах - в особенности, тех, после которых хотелось бежать до ветру - заставляла Толуя мяться и кукожиться от страха в присутствии Повелителя. Элбегова же память явно не хранила в себе ничего подобного - и тот знай себе хихикал, поплескивая кумысом, скалил белые зубы и то и дело протирал потную бритую голову рукавом - весеннее солнце изрядно припекало, но Элбег, как настоящий джунгар, и не думал сбрасывать свою ватную стеганку.
Повелитель, меж тем, полулежал на подушках и вяло пригубливал чашку с рисовым ханьским вином. Кумыса, как известно, Повелитель не пил - почему, неизвестно, а Всевышний знает лучше. Рядом с ним на подушке залегал черный кот-джинн, и почему-то казался уменьшенной копией господина нерегиля. Наверное, оттого, что тот облачен был в черный халифский кафтан и глядел такими же удлиненными, большими, кошачьими глазами - прямо как в рассказах Толуева деда.
- И вправду, что ты смеешься? - поморщился Повелитель в свою полную чашку.
И сердито выплеснул ее на ковер - не понравилось, видно.
- Я ж с чего смеюсь, сейид! - отхлебнул кумыса довольный Элбег. - Я с ашшаритов смеюсь!
- Да-аа?..
- Жадные они - вот с чего я смеюсь! Если б не ашшаритская жадность, сейид, не нашел бы я господина Меамори, хе-хе, вот я и смеюсь...
- Ну говори, говори...
- А что тут скажешь, сейид? - и Элбег снова хлебнул из чашки, проливая на грудь. - Тахир приказал Меамори с Иэмасой взять под стражу, так?
Сейид согласно покивал - и принял из рук мальчишки другую чашку, на этот раз с финиковым вином.
- Взять под стражу, - принялся загибать грязные пальцы Элбег, - заковать и вывезти из лагеря. И где-нибудь в уединенном месте тихо порешить.
- Во-от как, - задумчиво протянул господин нерегиль и прижмурился. - Откуда ж тебе известно про 'порешить', о сын Джарира?
- А купец сказал! - счастливо махнул чашкой джунгар - и на этот раз пролил все. - Тьфу, всю кошму
