Записки молодого варшавянина

влияния хорала «С дымом пожаров», который лондонское радио вклю­чало после каждой передачи для Польши. Только посвященные знали, что этот хорал служит условным знаком, означавшим, что сегодня ночью сброса груза с самоле­тов не будет. Большинство считало исполнение этого хо­рала траурной церемонией над нашей общей могилой — столичным городом Варшавой. Никто при жизни не любит участвовать в панихиде за упокой собственной души.

— На этот раз с трамваями будет похуже,— сказал я.— Не хватает не только вагонов, но и улиц. Просто жуть до чего много улиц исчезло. Пожалуй, тебе при­дется сменить профессию. Будешь, например, водово­зом. Как ты на это смотришь, а?

— Еще несколько дней, и всем нам каюк,— мрачно ответил он.— Наши тела сгниют под развалинами, и са­ми мы исчезнем навсегда из истории. Ты как думаешь, Юрек, будет народ считать нас героями или нет?

— Неужели это имеет для тебя такое значение?

— Я ведь вдову с двумя детишками оставляю, кото­рые, может, и выживут в Воломине, а сам разрушаю свой родимый город, да еще с жизнью прощаюсь, что ж, полагается мне хоть что-нибудь или нет?

— Не знаю, запомнит ли вообще кто-нибудь наши фамилии,— вздохнул я.— Может, мы будем неизвестны­ми повстанцами? Но меня еще в школе учили, что герои погибают, а народ продолжает жить. Наша смерть — еще не конец света, и история пойдет своим чередом.

Мне не хотелось делать обобщений по поводу нашего положения, и неудобно было вслух обвинять в пораже­нии командование. Все мое существо бунтовало против смерти, и я не хотел верить в нее, несмотря на свои иронические разговорчики. Когда первого августа около двух часов дня я мчался на велосипеде, чтобы поспеть к месту сбора повстанцев, я мечтал только пережить ближайшую ночь. Казалось, что мы или сразу завладе­ем Варшавой, или сразу погибнем. Тем временем воз­никла идиотская ситуация: шла к концу восьмая неделя восстания, а смерть все еще была впереди, все еще под­жидала нас. Притаившись, она то и дело выхватывала кого-нибудь, пожирала одного, но пробегала мимо дру­гого, все еще продолжая забавляться игрой в эту злове­щую лотерею.

В течение этих недель немцы занимались тем, что, несмотря на небольшой гарнизон, систематически, по плану, улица за улицей разрушали Варшаву. Они рабо­тали с утра до вечера, не жалея снарядов, бомб и мин. Трудно сказать, сколько бы времени им потребовалось, чтобы сровнять с землей миллионный город, пользуясь старыми средствами разрушения (атомная бомба тогда только дозревала в лабораториях). Если бы не осложнения на фронтах, они, вероятно, разделались бы с го­родом за неделю. Средства для разрушения Варшавы были наспех выделены из прифронтового резерва, где и так всего было в обрез. Сюда перебросили артилле­рию, минометы, авиацию и всевозможные подразделе­ния второго эшелона: от жандармов и саперов до сня­тых с самолетов летчиков, а также отряды власовцев, украинских, литовских, латвийских фашистов. А вчера наши линейщики на Пулавской прочитали на рукаве мертвого блондина надпись: «Герман Геринг».

Значит, немцы оттянули с фронта танковую дивизию «Герман Геринг»! Она должна была с ходу проутюжить город танками, используя внезапное затишье на Висле, ликвидировать этот мелкий варшавский инцидент и про­следовать дальше для выполнения более важных задач.

Взгляните на гигантский размах Восточного фронта и на город Варшаву, сдавленный между огромными ар­миями. Тридцать тысяч сопляков вздумали нарушить гармонию мировой стратегии! «И лишь Варшава над твоей глумится силой!» — писал сто одиннадцать лет назад великий романтик. Но теперь ее можно было раз­рушить до основания.

Варшавское восстание грызло немцев как слепень, который впился в зад и высасывает кровь, отчего зад и зудит и болит, а убить слепня нельзя, потому что руки и ноги все время заняты, все мышцы до предела напря­жены, но тело все равно ползет назад под напором си­лы, удержать которую оно не в состоянии. Едва напор этот хоть на минутку ослабнет, высвободившаяся рука хлопнет по заду и раздавит слепня. Так выглядело наше положение.

На Круликарню должны были наступать танки диви­зии Германа Геринга — героя первой миррвой войны (двадцать две победы в воздухе), человека Ренессанса, изверга, который любил напяливать на себя лиловое ки­моно и красные чулки, вора, который крал произведения искусства, Петрония гитлеризма, занятого игрой в раз­ложенную на полу детскую электрическую железную дорогу, гордеца, рейхсмаршала и «великого егеря», вто­рого человека режима и его шута.

Увы, танки «пантера» были не шутовскими, а гроз­ными, последней, 1943 года, модели: вес 45,5 тонны, толщина лобовой брони 120 миллиметров, пушка — 75 мм с большой начальной скоростью, мотор 600 лошадиных сил, великолепнейшее достижение этой войны, верх немецкой техники, экипаж — пятеро парней, люди быва­лые, в Европе не новички, но удивленные, поди, этим наступлением на дымящийся город тут же за их линией фронта, где в них стреляют засевшие в развалинах ис­худалые бандиты с пылающими глазами, а из подвалов выползают ослепшие дети. Они готовились сейчас к охо­те в этих развалинах-джунглях так же, как их безза­ботный патрон — к охоте на крупного зверя в своих ле­сах близ Берлина.

— Это же ты говорил, что умирать, мол, надо со смыслом, а? — снова заговорил вагоновожатый.— Ды­му-то мы на весь свет напустили, а толку что? Ладно уж, если б это на войну повлияло, а так... И вообще, что у нас имеется против нынешних бомбардировщиков, танков, минометов? Не старомодные ли мы среди ихней техники? Я лично, пан поручник, так думаю: хотя нашу отчаянную борьбу, может, кое-где и отметят, но в душе-то они только посмеются над нами. Вот, скажут, поляки психованные! Жертвуют собой и столицей своей почем зря, без всякого понимания политической и стратеги­ческой обстановки. Ведь просто так погибают, чтоб только доказать, какие они разэтакие смельчаки... И это на самом, можно сказать, пороге победы!

— Мы с тобой, Овца, слишком давно знакомы, чтоб я тебе пытался внушить казенный оптимизм,— сказал я.— Да, у нас нет шансов на победу, но ведь мы не можем судить объективно! Мы смотрим с близкого рас­стояния, а большое по-настоящему видно только с соот­ветствующей дистанции. И может, именно это восстание окажется великой датой в нашей истории…

— А мы будем добродушно ухмыляться да погляды­вать с неба, как ее торжественно отмечают,— добавил с иронией вагоновожатый.— Да, Юрек, в общем, крупно нас облапошили.

— Нельзя поддаваться отчаянию,— сказал я без особой уверенности.— А вдруг нам еще удастся выско­чить из этого пылающего дома?

На этот риторический вопрос я уже не получил отве­та, поскольку со всех сторон завыло, засвистело и заре­вело — начался обстрел бешеной силы. Мы побежали в подвал. Маленькая Кристина металась у коммутатора.

— Ванда не отвечает!— воскликнула она взволно­ванно.

— Через пять минут вообще никто не ответит,— мрачно сказал я.

Теперь вокруг стоял однообразный гул, а дом беспрерывно сотрясался. Не верилось, что он выдержит до вечера., Спавшие проснулись и быстро вставали — погибнуть лежа им почему-то не хотелось.

— Линейщикам приготовиться к выходу! — крикнул вагоновожатый и выразительно взглянул на меня.

Я знал, что на деле это, конечно, был сизифов труд. При такой интенсивности обстрела ни один кабель не выдергивал больше пятнадцати минут. Связь осущест­влялась только с помощью связных и укаэвок, отчего те­перь неожиданно возникла новая проблема: «пантеры» и «тигры» пользовались той же частотой, что и мы, по­этому мы слышали друг друга. После ураганного обме­на польскими и немецкими ругательствами мы были вы­нуждены замолчать, чтобы немцы не догадались, где находится наше командование. Мой заместитель, Ви­тольд, который всегда был на первой линии, решал на месте, не воспользоваться ли в виде исключения пере­датчиком.

Тереза внимательно смотрела на меня. Как и всегда в ответственные моменты, она ожидала моего слова. Я по-прежнему старался выглядеть в ее глазах цельной натурой, хотя женская интуиция, вероятно, подсказала ей обо мне правду. Такого обстрела, как сейчас, мы еще не знали, но я не мог оставаться с ними в этом подвале, корчась от страха в ожидании, пока нас засыплет или пока сюда нагрянут танки дивизии «Герман Геринг».

— Сейчас вернусь! — крикнул я и взбежал по лест­нице наверх. Крыша виллы еще держалась, хотя