за свою жизнь очень переживаешь? – нешта зразумеўшы, запытаў капітан.
– А вы не перажываеце?
– Я не переживаю. Я уже всё пережил, к твоему сведению.
– Але гэта – не прычына для страты пільнасьці.
– Чего-чего?
– Пільнасьці. Ну – бдительности.
Тыя Дземідовічавы словы відавочна і як мае быць укало-лі капітана, ён рыўком падняўся і сеў пад сьцяной.
– О чем вспомнил! Где же вы, такие бдительные, раньше были? Как в Кремле с Риббентропом целовались?
Капітан гэтак нечакана пераходзіў на рызыковыя [сло-вы], што Дземідовіч унутрана паморшчыўся, ён такіх размо-ваў не любіў, ад іх заўжды веяла небясьпекай. Перш чым ад-казаць, ён трохі падумаў, але адказаў, мабыць, так, як і нале-жала адказаць у такіх выпадках:
– Калі цалаваліся, дык, мабыць, такая палітыка была. У ін-тарэсах дзяржавы.
– Это какой державы? Не нашей ли?
– Ну канешне, нашай.
– Ах нашей! Во теперь эти интересы боком и вылезают. Через тех умников.
– Не лічыце, што там дурнейшыя за вас.
– Я не личу. Наверное, поумнее. Но вот какое дело. Поче-му при их уме немцы под Москву топают? А я здесь валяюсь. Слепой. Теперь они что ли мне свои глаза вставят?
Дземідовіч маўчаў, лежачы ў сваім куце, а Хлебнікаў ужо легчы ня мог. Мусіць, Дземідовіч наступіў на яго набалелы мазоль, і ён загаварыў бадай з адчаем у голасе:
– Бдительность! На глазах всего мира Гитлер обдуривал – этого не видели! А теперь, когда стало видно, с кого взыс-кать? Он же безгрешен и гениален во веки веков. А Красной