в шахтерской деревеньке Эль-Кобре в десяти милях от Сантьяго. Как и большинство
кубинских жен, Амалия не вмешивалась в дела мужа. Жизнь на улице Агуэй едва ли
можно было назвать роскошной. Ни сада, ни внутреннего двора в доме не было. Окна
гостиной выходили прямо на улицу, где вечно пахло навозом. Прошло более пятидесяти
лет, и лишь когда Эмилио стал мэром Сантьяго, он организовал целую кампанию, чтобы
убедить сограждан не выбрасывать мусор и отходы в сточные канавы прямо у парадных
дверей.
В 1846 году появился на свет второй сын, Хуан, а следом – Факундо-младший в
1848 году и Мария в 1851. Амалия каждый день читала детям вслух, часто по-французски:
это был родной язык ее деда, который приехал с Гаити. Эмилио был тихий мальчик
созерцательного нрава, он рано научился читать и к тому же обладал явными
способностями к рисованию и мог часами предаваться любимому занятию. Молодая
семья по большей части была защищена от социально-политических волнений, волны
которых прокатывались по острову в те годы, однако Амалия и Факундо жили в центре
Сантьяго и поэтому были не понаслышке знакомы со всеми сложностями общественной
жизни – и с рабством в том числе. Согласно городским документам, Амалия получила от
деда в собственность несколько рабов как часть приданого, однако неизвестно, служили
ли они ей лично, - скорее всего, они остались на плантации деда. В августе 1851 года
Амалия продала Рачель, рабыню лет восемнадцати, и ее новорожденного сына Хосе
Дионисио, получив за них пятьсот долларов. Спустя семь месяцев она продала
двенадцатилетнюю девочку по имени Лисет за триста долларов. На Кубе было принято
вкладывать деньги в рабов, и Амалия, возможно, продавала рабынь, чтобы инвестировать
доход в деловые операции мужа.
Размеренная повседневная жизнь Факундо и его молодой семьи резко
переменилась 20 августа 1852 года. В то утро небо было ясным, воздух – свежим, земля –
умытой ночным ливнем. Но в 8.36 утра, когда улицы были запружены народом, ритм
рабочего дня прервал страшный гул – ничего подобного здесь никогда не слышали. «Это
был не обычный грохот, предшествующий землетрясению, - писал позднее историк
Мигуэль Эсторк, лично ставший свидетелем бедствия, - а скорее глухой подземный стон».
Эсторк ощутил, как земля «внезапно приподняла весь город и бросила его, словно ребенок
– игрушку». Жители выбегали из домов на улицы и другие открытые пространства,
падали на колени, воздевали руки к небесам и молили о милости. Хотя был день, повсюду
сновали крысы в поисках убежища, из городских фонтанов выпрыгивали лягушки. Через
девять минут после первого подземного толчка земля содрогнулась вновь, а в
последующие несколько часов – еще четырежды, с каждым разом причиняя городу все
больше разрушений. Здание правительства, администрация таможни и военный госпиталь
были полностью разрушены; собор и семь других церквей получили сильные
повреждения. С палуб пришвартованных в гавани судов было видно серое облако,
нависшее над городом, - это была пыль от рухнувших зданий.
Во время землетрясения погибло всего два человека, однако водоснабжение и
канализация в Сантьяго были нарушены, а это создало идеальные условия для
распространения болезней. Факундо Бакарди закрыл магазины и добровольно занялся
помощью пострадавшим по соседству – распоряжался раздачей бесплатной похлебки
перед церковью Святого Фомы неподалеку от своего дома и главного магазина.
Последствия землетрясения пришлось устранять несколько недель, многие жители
бросали свои дома и приходили ночевать в более прочные муниципальные здания. В
поисках утешения
Местный архиепископ, испанец по имени Антонио Мария Кларет, счел землетрясение
