Сюжет не пустили в эфир. Но это было уже неважно – дряхлость Кастро ни для кого не
была секретом. Год и девять месяцев спустя, за две недели до восьмидесятилетнего
юбилея Кастро, его личный секретарь выступил по кубинскому телевидению и заявил, что
у Кастро был «острый приступ внутренней болезни», и ему сделали «сложную»
хирургическую операцию. Президентские, военные и политические обязанности Кастро
целиком перешли к его брату Раулю. Впервые на памяти большинства живущих ныне
кубинцев страной управлял уже не Фидель.
Некоторые эмигрантские лидеры в Майами убеждали островных кубинцев
воспользоваться случаем и поднять восстание. «На Кубе настала пора для компании
гражданского сопротивления, гражданского неповиновения», - сказал конгрессмен-
республиканец Линкольн Диас-Балар, отец которого Рафаэль был когда-то свояком
Кастро. Раньше в подобных случаях Диас-Балар стоял за морскую блокаду Кубы, и
цитировали его слова, что правительству США следует обдумать организацию
политического убийства Кастро. Теперь он открыто предвкушал столкновение между
кубинским народом и службой безопасности – верными fidelista. «Настало время, когда
военные должны отказаться стрелять. Они или встанут на сторону кубинского народа, или
покроют свои имена позором», - сказал он, как будто мог предсказывать будущее. Это
было не так. В месяцы, которые последовали за уходом Кастро со сцены, не было никаких
волнений, никаких вспышек насилия, никаких особенных карательных мер со стороны
службы безопасности.
Четыре десятилетия лидеры кубинской эмиграции, жившие на юге Флориды, вроде
Диас-Балара – не говоря уже о Пепине Боше и других игроках на стороне «Бакарди» -
постоянно заблуждались в своих оценках происходящего на Кубе и делали неверные
прогнозы. Эти заблуждения отражали, насколько легко принимать желаемое за
действительное, насколько сильно изменилась Куба по сравнению с представлениями
эмигрантов, насколько велик был разрыв между жизнью эмигрантов на юге Флориды и
реалиями жизни на острове. С другой стороны, существенная часть населения Кубы
утратила всяческую веру в революцию Кастро, а власти предержащие отнюдь не были
уверены, что останутся у кормила, когда Фиделя не станет. Реакцию населения на то, что
Кастро сошел с общественной сцены и удалился от публики, невозможно даже назвать.
Это не была ни печаль, ни радость. После сорока семи лет авторитарного режима, когда
политическая линия диктовалась сверху вниз и любая инициатива была чревата
неприятностями, кубинцы научились надежно прятать свои чувства. Пожалуй,
единственным превалирующим в стране ощущением была тревога. Жизнь была тяжелой,
и все жили на грани нищеты, так что резкие перемены страшили даже тех, кто их жаждал.
Куба вступала в эпоху после Фиделя, и ее будущее было тайной и для ее народа, и –
особенно – для тех кубинцев, которые покинули родину.
* * *
Амелия Комас Бакарди, праправнучка дона Факундо, вернулась на Кубу в апреле
2002 года – первой из Бакарди, осевших в Америке, более чем за сорок лет. Она давно
хотела показать своему мужу Роберту крошечный островок поблизости от Сантьяго, где
ей так славно жилось в детстве летом. Год за годом она проводила отпуск с мужем и
детьми в его родовом гнезде в Коннектикуте – и жалела, что от собственной родины у нее
остались только рассказы, например, о том, как они с сестрами, братьями и кузенами
Бакарди прыгали с террасы бабушкиного летнего домика прямо в прохладную воду залива
Сантьяго и ныряли за морскими звездами и ракушками. Амелия уехала с Кубы еще
подростком и даже не была уверена, что в летнем домике и в самом деле жилось так
восхитительно, как ей помнилось.
Чудесным апрельским утром Амелия и Роберт сели в Сантьяго на ржавый паром и
