Собачьи ночи

микробами кишат поблизости, проникают во-внутрь – моя ладонь, которой, словно носовым платком, я провожу по лицу, кажется чужой и одеревенелой.) Что ж, значит, этот мой шанс побега, возможность освобождения от ненавистной адвокатуры: всего лишь оптический обман, мерцание какой-то стекляшки на дне каменного колодца, которое только ребенок способен спутать с блеском настоящего золота –: Другое искать, то, что скрывается ЗА побегом, ЗА масками. Всегда открытую, никогда не закрытую наглухо дверь..... Привкус мела или известняка, привкус медленной длительности и немилосердия миллионов прошедших лет; каменный привкус из бездны – пустоты в перемешанных с нечистотами сточных водах, привкус всей-жизни-целиком..... чего-то такого, чего могло бы вообще не быть. А вдруг впереди –совсем немного часов, и потом придет Ночь – –

–[7]. Или, на добром старом немецком: С Востока придет Ниггер. : Вы, конечно, можете извлечь восточного немца с Востока, но никогда не извлечете Восток из восточного немца.– Кстати, если не ошибаюсь, выражение «восточный немец» – Ostler – по- английски означает «конюх», «слуга конской мочи».

Возможно, я, что бывает со мной нередко, произнес вслух последнюю свою фразу, если не большую часть того, что ей предшествовало : Чужак, в возрасте между сорока и пятюдесятью, с мясистым лицом, коротко стрижеными волосами, массивным телом, которое из-за одежды – чернильно-синий костюм, клетчатая рубашка & галстук в желтую шашечку –: все на нем кажется тесным, стягивающим плоть наподобие ременных пут, или, во всяком случае, чужим даже на нем, Чужаке, не подходящим к его плотному телосложению, – внезапно, слово запакованный в синюю дерюгу обломок скалы, возник передо мной, стакан виски исчез в его колбасистых пальцах, и он сказал мне это, возможно, с той же громкостью, с какой я сам уже некоторое время разговаривал с собой.

Теперь Чужак молчит, снова поворачивается, словно не ждет ответа, к облицованной «под дерево» стойке бара & к своему виски (он, кажется, предпочитает тот же сорт, что и я, или: это только уловка, долженствующая показать, что мы с ним – части 1 целого) : ?Почему он заговорил со мной, начав с такой фразы – трудно сказать, гениальной или дурацкой : ?Хочет общности на почве общедоступных общих мест, ?пытается выжать из моих пробормотанных в пространство слов капли ценной для него информации, ? разоблачить во мне заговорщика (образ которого всегда присутствует в сознании бывших гебистов как перекрестие на оптическом приборе, необходимое для его, прибора, самонастройки). Чужак понимает преимущества своей униформы – силы убеждения; а его впечатляющий прием – произнести 1 витиеватую фразу среди душных, колышущихся как перед грозой испарений переполненного бара, произнести с легким презрением и легкой обидой, потому что для такого рода молодчиков любая компания недостаточно хороша, – характеризует его как одного из тех-краснобаев, с которыми, увы, очень многие соглашаются и которые, увы, у очень немногих вызывают очень многими своими словами заслуженное неуважение. А ведь в беде каждый хватается за спасительное слово. – Итак, бугаистый Чужак, чье мясистое лицо привлекает внимание только благодаря совсем не подходящему к нему, тонкому, красивой лепки носу – : ?ищет ли он здесь, в этом баре (который во многие, разные времена служил местом встречи для очень и очень многих) ?потерянного агента, ?забытый экстаз от сознания, что он, в качестве шпика, когда-то купался здесь в отбросах информации, как рептилия в песке – –

В этом неловком положении, выводящем меня из равновесия, как бывает всегда, когда ко мне вдруг подходит Чужой & чего-то от меня хочет, из-за чего я снова оказываюсь во власти чужого, я начинаю искать глазами новые впечатления, другие картины, лазейки – продолжая при этом сидеть на табурете у стойки, на мною же найденном утесе, спиной к бездне, из которой, как из детства, веет холодом, фасадом же тела чувствую жар & красный накал горящего в стакане костра, чувствую, что вовлечен в бесформеный танец языков его пламени. Что ж, ты с подчеркнутой резкостью отворачвается от Чужака, придвинувшегося – ко мне – слишком близко, хватаешься за стакан с виски, видишь и пробуешь на вкус качнувшуюся коричневатую жидкость, и в это время в маслянистом свете, у стойки, светлая женская плоть, резиново растягиваясь, соскальзывает с табуретов, ты вдыхаешь запах телесного тепла в нейлоновой упаковке, неоново-холодного, и, подняв глаза, успеваешь заметить просверк белой кожи, когда платье при резком движении разворачивается как хвост птицы; да, но ее силуэта я не вижу, ее голоса не слышу –

?Где же она, ?почему опаздывает сегодня, именно сегодня – –

Передо мной появился новый стакан.

?Неужели Чужак, эта заговорившая со мной темно-синяя глыба, угостил меня виски только потому, что из меня самого случайно выпросталось несколько слов-щупалец, искавших, с кем бы завязать разговор. Боюсь, что ускользнуть от Чужака я уже не сумею, да и уход отсюда в берлинскую дождебурлящую ночь для меня – как решение – неприемлем.

?Где же она, ?почему опаздывает сегодня, !именно сегодня – –

В зеркале под фризом из белых квадратов ты все еще видишь лицо Чужака. Редко доводилось тебе встречать подобного человека, который не только внутри=себя воплощал бы все отвратительное, что может быть в человеке-как-таковом, но в котором это отвратительное с 1го взгляда бросалось бы в глаза как целокупность внешнего облика; с самого 1го момента вашей встречи ты испытываешь отвращение & гнев. Тем не менее, поскольку отвратительное всегда очень притягательно, ты не можешь удержаться от (незаметного, как ты все еще надеешься) наблюдения за Чужаком. И теперь замечаешь, помимо изящной формы носа, еще и губы, придающие его лицу сардоническое выражение. И еще замечаешь на этом лице нечто противоположное обычному: Хотя глаза Чужака умеют смотреть дружелюбно, рот его неизменно остается нероновским. Из-за чего возникает впечатление, будто в этом тучно-бесформенном теле, может, с самого рождения сосуществовали и: боролись друг с другом, как противники на ринге, две сущности: 1ой, более утонченной, приходилось постоянно обороняться против «остальной» – брутальной массы из плоти&жира, – не просто чтобы не задохнуться, но чтобы когда-нибудь !наконец вырваться на волю из телесной тюрьмы. Его голос, впрочем (вынужден ты себе признаться), кажется благозвучным и мог бы соответствовать лицу с более изящными чертами. Может, именно из-за не прекращающейся ни на минуту борьбы внутри этого колосса процесс формирования его лица (ты, скорее всего, ошибся, оценив возраст Чужака как средний между 40 и 50) в какой-то момент остановился: вероятно, в тот, когда внутренняя, физическая борьба двух сущностей окончательно определила дальнейший ход его жизни &, соответственно, характер всего того, что становится его прошлым. Физиогномическая точка отсчета. И, как бывает у всех людей с отчетливо выраженной физиогномикой, все последующие годы, которые наслаивались и наслаивались на этот, раз и навсегда достигнутый им возраст, уже не добавляли ничего примечательного к его лицу; «периферийное», морщины&складочки, старческие пятна, прочие пигментационые изменения последующих лет несущественны (размышляешь ты) – так же, как линейное, календарное время несущественно по сравнению с другим, более значимым, растекающимся временем, которое всегда есть еще и обнаружение когда-то-утраченного. Потому что календарь отмеряет время, отведенное каждому=1му лично (и ты снова бросаешь взгляд на Чужака), тогда как Другой Час ищет и находит пути от вне-личностного, сверх-личностного к 1му : как если бы речь шла о том, чтобы собрать некую грандиозную – полную – коллекцию, подбирая экземпляр к экземпляру. И каждое лицо (приходит тебе вдруг в голову), каждое лицо заключает в=себе обе эти меры времени – но у него, Толстяка (ты теперь прямо & испытующе рассматриваешь его отражение в зеркале), сквозь оба времени, написавших лицо, проглядывают еще и другие черты – пока скрытые значения времени. Ведь к самопишущейся биографии относятся также сны, безумие и экстаз.

Мне действительно удалось ненадолго отвлечься, ускользнуть – пока я мысленно произносил последнюю фразу – от своей же спонтанной готовности подчиниться воле Чужака. В конце концов, ты ведь сталкивался в жизни со многими, даже более глупыми попытками навязать тебе разговор. – ?Чего добивается этот тип: хочет ?втянуть тебя в свое – состоящее из обломков – прошлое, ? спровоцировать, загнать в ?твои же слова, как в ощетинившуюся клинками ловушку : этот Шлемиль, который ?возможно думает, что за стакан виски сумеет здесь, в баре, выкупить – получить обратно – свою