которая наверняка говорит Ты всем приходящим-сюда=мужчинам. Вы – более выгодно, оно допускает и сохранение определенной дистанции, и интимную близость) –
–Н-нет. Я, конечно, не собираюсь оставаться здесь-снаружи. Одну – 1 рюмочку я бы охотно выпил (и я отваживаюсь на первый ход в неведомой мне игре:) – 1 рюмочку, ну вы знаете, чего: Как !всегда.
Ее взгляд настигает меня лучом прожектора : Партия началась.
Женщина открывает дверь в комнату: – посреди приглушенно-оранжевого сияния (так могли бы мерцать восточные ковры) два тяжелых кресла, придвинутые друг к другу, широкая кровать, застеленная бахромчатым покрывалом из золотой парчи, маска целомудрия или: приглашение к долгой беседе – может, мой двойник относится к тем мужчинам, которым ничего другого не надо, лишь бы им дали поговорить –, женщина тем временем идет на кухню, к холодильнику (это я слышу), наверняка, чтобы принести мне чего-нибудь выпить, Как !всегда; я захожу в комнату, пресные запахи недоеденного ужина перемешиваются здесь с ароматами женского тела, и глубоко погружаюсь в одно из кресел; девочки нигде не видно, женщина же, как я слышу, возится на кухне с бокалами.
Мебель в этом пространстве тяжеловесна – высокий темно-коричневый шифоньер; рядом, и тоже украшенный резьбой, таких же габаритов книжный шкаф (за его закрытой дверцей, сквозь ограненное стекло, мерцают корешки именно тех экземпляров, которые в свое время на-Востоке каждый, кто с помощью книг надеялся бежать от действительности и обрести спасение, умудрялся раздобывать всякими обходными путями, благодаря личным связям с книготорговцами – : – Но книги неизбежно оказывались несостоятельными в то мгновение, когда духовность из книжных миров сталкивалась с необходимостью стать духовностью также и в этом=иных-людей мире….. Поэтому (размышляешь ты) книги всегда становились 1ми жертвами, их объявляли виновными в симуляции собственной невинности и внушении читателям иллюзорного ощущения их – читателей – вины. : Прежде всего уничтожить такие- книги – и их сжигали на кострах в веселом месяце мае, они гибли в потешном огне народных игрищ; или, в типографиях, их раздирали на части лопасти хорошо-смазанных бумагоперерабатывающих машин…..; а после последнего изменения политического курса они, сперва долго валявшиеся на холоде, мокли потом под февральскими дождями и влажным снегом – :Огонь и: Вода – как если бы то было возмездием некогда скованных внутри книг стихий: покинутые книгами, они обрушились на эти-самые-книги; и (ты знаешь, так бывало всегда) после книг – на их авторов; а во времена, когда чернь стала слишком трусливой или слишком ленивой, чтобы самой заниматься линчеванием, эту миссию взвалили на себя полчища яху[21]….. (:Страна, в которой оскорбление чиновников рассматривается как особо тяжкое преступление, наверняка очень быстро позволила бы себя захватить – если бы нашелся желающий владеть ею.) Из-под абажура, фарфоровый корпус которого кажется облачком дыма, зависшим над круглым столом со столешницей из поддельного мрамора, падает тяжелый сноп света, успевая в своем падении схватить за кончики растопыренных пальцев пальму, затаившуюся в темном углу. Женщина возвращается. В руках у нее рюмки & бутылка шерри, она, женщина, притягивает твой взгляд – :и ты вдруг замечаешь у стены за ее спиной большое павлинье перо и рядом – изящную испанскую ширму. В 1й момент, когда ты попал в жилище этой женщины, тебя больше всего поразило несоответствие между ее еще молодыми годами и: возрастом мебели, а также той аурой, которую мебель распространяет вокруг себя, словно магнитное поле –; мебель эта, возможно, в разное время дарилась, переходила от родителей, родственников или: от тех, кто уже много лет назад выехал, не оставив после себя в ткани здешней жизни ничего, кроме прорех, & еще этой самой мебели, которую (как они полагали) все-таки было бы жаль уступить служащим штази или другим подонкам, – и вот теперь, здесь, вся эта мебель соединилась в устойчивый & неодолимый Театр Теней, своего рода бытие-в-прошлом, как если бы мебель, следуя странному ритуалу, приняла на себя роль тех фотографий, которые обычно хранятся в сумеречных комнатах старых людей, в горках & комодах, и которые она, молодая женщина, уж точно не решилась бы выставлять напоказ, потому что это было бы открытым признанием в давно уже свойственной ей внутренней старости. Отсюда – впечатление безграничной чужести этой женщины здесь, в этих комнатах, и, более того, безграничной отчужденности также и от себя самой, обусловленной таким пониманием обязанности жить, которое заставляет ее при любых обстоятельствах сохранять 1: уверенность, что можно продолжать жить, продолжать держаться даже в таком холоде, то есть: способность скользить мимо всех признаков своей чужести, которые все равно никто не сумеет & не захочет распознать, – понимая, что ответом на вопрос о Куда такого скольжения будет только молчание. Такая позиция (продолжал размышлять я) может сформироваться только благодаря особой чуткости по отношению к себе=самому: она, женщина, кажется, упрямо держится в тени бьющей крылами гигантской птицы, во взвихренном этими крылами воздушном потоке, так что в чертах ее лица даже запечатлелось что-то от изначальной, детской, непреодолимой мечты человека Я хочу летать и от его, человека, вновь и вновь повторяющегося разочарования при осознании своего истинного положения –:– а потому эта женщина, пребывающая в этом пространстве, на редкость неспокойна, с ранних лет разочарована в жизни и защищена-в-себе-самой – ибо владеет какой-то неприкосновенной собственностью, неприкосновенной совершенно независимо от того, сколько пальцев уже за нее хватались…..
Ты не можешь отвести взгляд: ни от бестелесно, как тебе кажется, парящего в полумраке павлиньего пера (которое под диктатом всего отсутствующего, всех тех, кто вынул из этой комнаты свои часы, под воздействием их признаний и хрипов создало, записало симпатическими чернилами штриховку тьмы), ни от испанской ширмы, цветовые оттенки которой напоминают о хрупком шелковом белье Crepe de Chine, о сложных дамских корсетах & тонких как паутинка бантах, лентах, шнурах, тогда как даже в мельчайших порах обтягивающей ширму ткани сохранился аромат изысканных духов и вместе с ним – память о нагой женской плоти; – :эти архаические символы-напоминания о La Courtisane & Le Demi Monde[22] нерасторжимо связаны с образами истощенных мужчин, чьи кокаиново-холодные глаза будто нарисованы на темном фарфоре; чьи лица под воздействием жизни при искуственном освещении постепенно сделались желтоватыми, как ручной выделки бумага, и, по видимости, лишенными возраста; чьи приглушенные, но в то же время высокие шеллаковые голоса, кажется, исходят не из узкогубых ртов с разъеденными табаком зубами, но из-под чувствительных крыльев носа, напоминающего клюв коршуна или морду охотничей собаки, – с образами этих подозрительных личностей в лоснящихся ульстерах, с резинками для рукавов вокруг тонких, исколотых иглами рук & с гладкими, зачесанными назад напомаженными волосами, по которым свет от люстр казино размазывается светлыми жирными полосами; с этими мужскими образами, хрупкость которых сообщает им соответствующую меру трагизма; и – образами женщин с черными провалами глаз, женщин, чьи прически так искусственны & так нереально застыли в однажды приданном им facon, как если бы состояли не из человечьих волос, как если бы женщины носили парики из лакированного дерева, носили, будто то были короны развратных маркиз, в дополнение к тесно облегающим их стройные тела шелковым одеяниям, в сверкающих складках которых, кажется, скрывается аура сифилиса, вместе с ароматом модных духов; – :эти архаические символы-напоминания из реквизитной, где хранятся давно отброшенные удовольствия & преступления, сквозь которые проступает понятие demi, как прямое соответствие тогдашнему миру приглушенного света, сигарнозадымленных вечеров….. они, значит, продолжают существовать Здесь & Сейчас, как иногда сохраняется старая вывеска на пришедшем в упадок & давно уже используемом с другими целями, населенном совершенно другими людьми здании – сохраняется, может, 1ственно ради привлечения туристов или: из соображений самострахования, чтобы знать: у тебя, как и у всех других, есть Некая история, которой ты можешь распоряжаться по своему усмотрению, как распоряжаешься спутниковой антенной, кондиционером или возможностью пройти в больнице курс химиотерапии; то есть здесь как бы оставили в неприкосновенности фасад со старыми надписями какого-то заведения, но что именно это было за заведение, какое значение оно когда-то имело, можно узнать только по пожелтевшим страницам книг, хранящихся за стеклами книжного шкафа, – книг, полных стародевических воспоминаний; и первым достанет эти книги, возможно, какой-нибудь попечитель над наследственным имуществом, который будет рыться в вещах & книгах, надеясь обнаружить там –
