«моих историй», которые, в свою очередь, походили на тысячи других, более ранних «моих историй», и так далее и так далее, цепочка следов терялась где-то за горизонтом скуки….. И !никогда дело не обходилось без таких вот клонированных петель, без такого боксирования с тенями, боксирования среди теней, без проникновения в Пустоту, в которой Нечего искать и Нечего выслеживать, в которой можно обнаружить только Ничто, – и лишь непристойные попытки уклониться от Ничто Времени, в сочетании с ужасом перед Вечностью, мутные от пива глаза (украдкой поглядывающие на часы) среди душных испарений с душком сигарет-пота-пачули и симптоматично елозящие, вверх&вниз по пивному стакану, пальцы неизбежно становились концом всех «моих историй»; скука и страх перед ней – вот чем в основном объяснялось мое воздержание.
–Теперь я решилась. Я лягу на операцию.
И тут же захотел, чтобы эта женщина, которую всякий назвал бы моей женой, чтобы у нее !действительно был другой мужчина, чтобы те часы (когда она бродила по ночному городу &, видимо, непрерывно обдумывала эту Одну Тему – подвести итог, так она раньше называла подобные процедуры, и в итоге могло остаться только решение: Я лягу на операцию) – чтобы те часы она провела у Него, Неизвестного Мужчины….. Заурядность такой ситуации теперь, после возвращения женщины, обрела бы видимость нормальности & оформленности, как все заурядное; все формулы для такого-рода встречи супругов лежат наготове, & все соответствующие разговоры, точнее, все жалобы крики причитания подвывания ругань, можно было бы воспроизвести: с тем хорошо известным, еще со времен 1го грехо-падения уязвленным (все еще, вновь и вновь, заново уязвляемым) тщеславием и с тайным, мазохистски отлакированным удовольствием от использования этих масок, которые въевшимся в них удушливо-острым запахом пота – от имени всех, кто носил их прежде, – возвещают, что мужчина/женщина сейчас&здесь могут сыграть !и !эти знаменитые роли, не говоря уже о прелестях войеризма, которые испытаем мы=сами, украдкой наблюдая с просцениума, боковым зрением, за собственной диле(р)-Тант’ской игрой, с которой мы !конечно прекрасно справимся, следуя коварной рутине бог весть скольких миллиардов прежних постановок такого рода – вооруженно-конфликтной – комедии дель арте. Подглядывая с просцениума за нами самими, но в масках, мы увидели бы такие же личины, какими пользуются элитные спортсмены: альтернативные стереотипы лицо-искаженное-огорчением – лицо-искаженное-торжеством (:порази–тельно напоминающие фотографии солдат в момент атаки) – &, наконец, 3й стереотип, обычно появляющийся лишь после того, как соответствующее «лицо», в двух упомянутых неподвижных масках, зафотографируют до полного- опустошения & смертельной-усталости: лицо-искаженное-болью – маска, чаще всего означающая, что кривая успеха ее обладателя пошла вниз….. И тогда другие, столь же нереальные лица заступают место исчезнувшего, заполняют собой рекламные щиты на улицах, заманивая в новые образные тупики забвения: Фотографии топ-моделей, женские тела, которые, как в известного рода журналах для мужчин, кажутся изображениями, составленными из-кусочков & с-помощью-компьютера, по данным опросов о пожеланиях относительно женского тела: по причине безупречности таких изображений, их совершенства, исключающего все, что не является совершенным, в них нельзя усмотреть ничего, кроме унылого, бесконечно размноженного и бесконечно печального символа исчезновения всякого плотского желания – исчезновения, обусловленного именно неуемным ретушированием, именно излишком гармонии, который всегда, по сути, подразумевает бесчеловечность. Кроме того, для этой мужской сферы, которая всегда есть 1временно и сфера высокопрестижного автогоночного спорта, характерны образы- панданы: например, лицо всемирно известного гонщика «Формулы-I» своей нечеловеческой гладкостью напоминает о компьютерной анимации, так что сам факт, что лицо это принадлежит конкретному человеку, неизбежно разочаровывает, воспринимается как ненужное дополнение, как избыточность, которая только портит и без того совершенный художественный продукт –. Разочаровывает до тех пор, пока в1часье на той же широкоформатной рекламной поверхности – как правило, даже на том же месте, в конце ряда пропагандируемых одним рекламным агентством красавцев, – вдруг не появятся, превосходя своим тщеславием тщеславие предыдущих изображений, вечно распухшие, разбитые мясницкие морды знаменитых боксеров. Как если бы последняя возможность усиления эффекта от замечательного пуддингового концентрата, который сам по себе уже не может быть превзойден, состояла в том, чтобы отравить этот концентрат цианистым калием: точно так же в качестве завершающего продукта – или, в определенном смысле, как месть изнасилованной природы – из ряда портретов агрессивных в своей притягательности красавцев внезапно выглядывает перекошенная харя….. И все эти «лица», которые полностью исключают возможность заглянуть в человеческую личность с присущими ей страхами, а являются только масками, соответствующими той или иной практической функции, так же прискорбно лишены всякой индивидуальности, как и болтовня их обладателей – топмоделей спортсменов & спортсменок, – когда им приходится экспромтом выступать на публике & оказывается, что они едва ли способны довести до конца хоть 1 фразу. А если и способны, то их выхолощенные, обесцвеченные железной дисциплиной & железной волей к победе в- борьбе-за-премии-&-эксклюзивные-договора голоса могут выражать себя только посредством речевых стереотипов, строго соответствующих немногим имеющимся в их распоряжении маскам, – подобно тому, как горстка ругательств и других словесных обломков, знаменующих собой кульминацию комедии=супружеской-жизни, всегда затрагивает одни и те же душевные клавиши (и, скажем так, на немецких пишущих машинках е-клавиша всегда оказывается самой захватанной). А поскольку народ=ность таких образцовых представителей спорта, как и народ=ность комедий, оплакивающих супружескую измену & крах семьи, выдержана, так сказать, в камерно-народной е- тональности, присущий ей налет «детскости» был & остается ничем иным, как словоупотреблением и душевным-расположением сопляков-слюнтяев, & обилие слез в такого рода комедийных сценах есть всего лишь подачка судьбе, чтобы возобновить & навеки заклясть то детское-счастье, которое связано с соплями & со слюнями. Большинство нынешних взрослых (понял я вдруг, пока снова&снова прислушивался к звучавшим у меня в голове отголоскам ее фразы Я лягу на операцию –) имели чересчур хорошее детство, & оно теперь будет сохраняться, пока они не подохнут, как вонючий & грязный любимый-закут в их эмоциональном свинарнике.
И в тот вечер, в тот час !действительно пожелал для себя всей этой комедии, даже мечтал о ней; Все что угодно, любая дешевая ложь в комедии ревности была бы лучше, чем такая правда – Я лягу на операцию…..
Я этого действительно хотел; и сумел бы казаться глубоко-опечаленным, оскорбленным, но в то же время великодушным, более-чем-она-благородным в игре с немногими масками, предусмотренными для подобных ролей и помогающими инсценировать собственное затухающее & вновь-возгорающееся бешенство; я был согласен на Все, на все Это, даже на лишенную всякой самоиронии веру в оправданность моего поведения – лишь бы не слышать молчания, исходящего из такой правды : Не было у нее другого мужчины. Не было даже этого. Она – совсем-1.
Спальня, погруженная в чернильную тьму, – слышно было, как женщина возится на кухне с посудой, торопливо, громко, громче чем обычно, – не в силах заснуть; я рассматривал тени мебельных киклопов, прислонившись к стене; от отсыревшей кирпичной кладки тянуло холодом, И озноб, будто на паучьих лапках, пробегал по коже – тем не менее, я продолжал сидеть, оцепенев в неподвижности, поблизости от входа во-Внутрь руины и у края этой бумажной горы….. Бумажные обрывки блекло светились, как светятся грибы в подвалах, скудный свет, поскольку дверь была неплотно прикрыта, проникал из-снаружи в спальню, и мне казалось, что сквозь ярко светящуюся замочную скважину я вижу ее, эту женщину (которую всякий назвал бы моей женой), – вижу не фрагмент ее тела, ограниченный контуром замочной скважины, но ее всю: все ее тело –, как если бы замочная скважина была крошечной фотографией, осколком голограммы, хранившим ее целостный облик. Казалось, достаточно встать и подойти туда, чтобы увидеть женщину такой, какой я ее видел прежде, и именно Это окажется тогда Правдой, а все, что происходило сегодня вечером, – всего лишь жестоким сном, который, как все такого рода сны, использует для своей злой игры имитирующие реальность декорации. С трудом,
