Квасовъ.
Теперь, въ п?хотномъ строю Квасовъ изб?галъ всячески попасть на лошадь. За то былъ онъ и ходокъ первой руки и ему случалось ходить въ Тосну п?шкомъ, гд? жила его одна его пріятельница простая баба.
Акимъ Акимычъ Квасовъ былъ изв?стенъ не одному государю, а чуть не всей столиц? отчасти своей грубоватой прямотой р?чи, переходившей иногда чрезъ границы приличій, а отчасти и своимъ диковиннымъ нравомъ.
Объ себ? Квасовъ съ самыхъ дней переворота былъ уже высокаго мн?нія, но не потому, чтобъ попалъ изъ сдаточныхъ въ дворяне. На счетъ дворянства у Акима Акимыча такъ и осталось уб?жденіе, вынесенное изъ барской бани.
— Вотъ и я важная птица нын?, говорилъ онъ. A нешто я вылинялъ, перо то все то же, что у Акишки на сел? было, когда сдали! И Акимъ Акимычъ прибавлялъ шутя:
— Мн? сказывалъ одинъ книжный челов?къ, когда я былъ походомъ подъ Новгородомъ. Что Адамъ съ Евой не были столбовыми дворянами, а оное также какъ вотъ и мною службой пріобр?тено было уже Ноемъ. Сей Ной именовался патріархомъ, что значило въ т? поры, не то, что въ наши времена, а значило оно вельможа иль сановитый мужъ. Ну-съ, а холопы иль хамы пошли, стало быть, отъ Ноева сына Хама. Такъ- ли-съ.
— Такъ. Истинно! долженъ былъ отв?чать собес?дникъ.
— Ну-съ, а позвольте же теперь вамъ напомнить, что такъ какъ сей вышер?ченный Хамъ былъ по отцу благороднаго происхожденія, то почему д?тямъ его въ семъ благородств? отказано. В?дь Хамовы-то д?ти т? же внуки и правнуки вельможи. Вотъ и развяжите это!
Къ этому Квасовъ въ минуты откровенности прибавлялъ:
— Эка невидаль, что въ баре я попалъ. Мн? за оное гренадерское д?йство — княземъ мало быть! В?дь я головой-то былъ — а мои товарищи хвостомъ были.
Д?йствительно, когда царевна Елизавета Петровна прі?хала и вошла въ казармы въ сопровожденіи Лестока и сказала н?сколько изв?стныхъ въ исторіи словъ, то бывшій за капрала Акимъ Квасовъ первый см?ло шагнулъ впередъ и молвилъ:
— Куда изволишь, родная, туда за тебя и пойдемъ, чего тутъ калякать, да время терять. Эй, ребята! Ну! Чего глаза выпучили. Разбирай ружья… Нутко, куда, родимая, прикажешь идти?..
Выслушавъ объясненія и приказанія Лестока, котораго, конечно, не разъ видалъ Квасовъ и прежде, д?льный и удалый воинъ, неизв?стно какъ, почти самовольно, принялъ начальство, надъ полсотней товарищей и первый шагнулъ изъ казармъ весело приговаривая:
— A нукося, братцы. Посмотримъ! Н?мцу калачика загнуть — что будетъ?..
— Будетъ за утрова по ведру на брата! бодро и весело воскликнулъ въ отв?тъ одинъ гренадеръ.
Квасовъ былъ тоже одинъ изъ первыхъ, вошедшихъ во дворецъ правительницы… въ сл?дъ за Елизаветой. Д?йствуя въ эту незапамятную ночь, Квасовъ почти непомышлялъ о важности своей роли и своихъ д?йствій. Только посл?, много времени спустя, когда онъ уже былъ дворянинъ и офицеръ лейбъ- кампаніи, онъ отчасти уразум?лъ значеніе своего подвига 25 ноября. Выучившись самоучкой читать и писать, онъ постепенно зам?тно развился, бросилъ прежнюю страсть съ вину и сталъ нич?мъ не хуже старыхъ столбовыхъ дворянъ. Въ это время, т. е. л?тъ десять спустя посл? переворота 1741 года, кто-то, конечно, не добрый челов?къ, разъяснилъ ему, что его заслуги недостаточно вознаграждены государыней. Квасовъ пов?рилъ и сталъ немного сумраченъ. Въ это же время будто срывая досаду пріобр?лъ онъ привычку выговаривать вс?мъ то, что думалъ, все что было у него на ум? на счетъ каждаго. Скоро къ этому привыкли и только изб?гали попасть въ Квасову на отпов?дь. Скрытое и никому нев?домое чувство часто говорило въ Квасов?: Ты правительницу-то, тетку Лепольдовну изъ дворца тащилъ и царевн? престолъ, выходитъ доставилъ. Коли Квасовъ не графъ Квасовъ — такъ потому, что не озорникъ, не л?зъ въ глаза, да и хохлы Разумовскіе зат?снили.
Д?йствительно, у честнаго и добраго Акима Акимыча былъ конекъ, или, какъ говорилось, захлестка въ голов?. Онъ былъ глубоко уб?жденъ, что государыня Елизавета Петровна его особенно зам?тила во время д?йства и своего восшествія на престолъ и хот?ла сд?лать его генераломъ и сенаторомъ, приблизить къ себ? не хуже Алекс?я Разумовскаго, но враги всячески оболгали его и затерли, чтобы скрыть и отт?снить отъ государыни.
Теперь холостяку было за 50 л?тъ. Какъ челов?къ онъ былъ добръ, мягокъ, сердеченъ, но все это пряталось за грубоватостью его. Будучи уже дворяниномъ, Квасовъ выписалъ къ себ? съ родины брата, опред?лилъ въ полкъ, вывелъ тоже въ офицеры и женилъ. Но вскор? братъ этотъ умеръ. Какъ офицеръ и начальникъ — Акимъ Акимычъ былъ «нашъ л?шій». Такъ прозвали его солдаты гренадерской роты.
— Солдатъ — мужикъ, а мужикъ — свинья, стало быть, и солдатъ свинья! разсуждалъ Квасовъ, дойдя до этого собственнымъ размышленіемъ. Изъ ихняго брата надо все страхомъ доставать или выкалачивать. Молитву Господу Богу и ту изъ него дьяволовъ страхъ вытягиваетъ. Бабы сатаны на св?т? не было народъ бы Богу не молился. A на св?т? изв?стно, все отъ битья начало свое им?етъ. И хл?бъ бьютъ! A привези его съ поля да не бей! Голодомъ насидишься. И опять въ гисторіи сказано, что и первый челов?къ Адамъ былъ битъ. Когда онъ согр?шилъ, то Ангелъ Господень явился къ нему, захватимши съ собой мечь огневидный и погналъ его съ Евой — вонъ. И надо полагать, что путемъ дорогою онъ ихъ важно пробралъ. A то чего-жъ было и мечъ оный съ собой брать.
А, между т?мъ, у этого «нашего л?шаго» было золотое сердце, которое онъ сдерживалъ, какъ неприличный, по его мн?нію, атрибутъ солдата и только изр?дка оно заявляло себя. Родственника своего единственнаго въ мір?, юношу Шепелева, Квасовъ полюбилъ сразу и началъ уже обожать.
ХІV
Когда Шепелевъ вошелъ въ свою горницу, то услыхалъ рядомъ кашель проснувшагося и уже вставшаго дяди. Въ щель его двери проникалъ св?тъ.
Чрезъ минуту Акимъ Акимычъ вышелъ изъ своей горницы въ короткомъ нагольномъ полушубк? и въ высокихъ сапогахъ. Онъ всегда спалъ од?тый, а б?лье м?нялъ только по субботамъ, посл? бани. Спалъ же всегда на деревянной лавк?, подложивъ подъ голову что придется. Онъ объяснялъ это такъ:
— На перинахъ бока распаришь, а вечерними разд?ваньями только т?ло зазнобишь и простудишься. Посл? пуховой перины, везд? будетъ жестко, а посл? моей перины (т. е. дубовой скамьи его), гд? не лягъ, везд? мягко. A на ночь разд?ваться, это не по-русски. Это н?мцы выдумали. Въ старые годы никто этого баловства не производилъ, хоть бы и изъ дворянскаго рожденія.
Войдя со св?чей къ юнош?, названному племяннику, котораго онъ изъ любви, считалъ долгомъ учить уму-разуму и остерегать отъ мірскихъ искушеній, Акимъ Акимычъ поставилъ св?чу на подоконникъ и сталъ въ дверяхъ, растопыря ноги и засунувъ руки въ карманы тулупчика. Онъ пристально уперся своими маленькими, с?рыми, но ястребиными глазками въ глаза молодаго питомца. Шепелевъ, сидя на кровати, снималъ холодныя и мокрыя сапоги. Сонъ одол?валъ его и онъ не р?шался начать тотчасъ-же разсказывать дяд? все свое ночное приключеніе, а мысленно отложилъ до утра. Постоявъ съ минуту, Квасовъ вынулъ изъ кармана тавлинку съ табакомъ и высоко поднялъ ее въ воздух?, осторожно придерживая между двумя пальцами.
— Сколько ихъ? мычнулъ онъ важно, но шутя.
Шепелевъ, начавшій разд?ваться, чтобъ лечь спать, остановился и ротъ разинулъ.
— Что вы, дядюшка?
— Сколько тавлинокъ въ рук?? Ась-ко!
— Одна. A что…
— A ну прочти, Отче нашь съ присчетомъ.
— Что вы, дядюшка!.. Помилуйте… заговорилъ Шепелевъ, понявъ уже въ чемъ д?ло…
— Ну, ну, читай. Я теб? дядя! Читай.
Шепелева одол?валъ сонъ, однако онъ началъ.
— Отче нашъ, — разъ, иже еси, — два, на небеси, — три, да святиться, — четыре, имя твое… имя
