Твое…
Молодой малый невольно з?внулъ сладко и, спутавшись. прибавилъ не сразу: Шесть…
— А-а, брать. Шесть?! А-а!!
— Пять, пять, дядюшка. Да ей-Богу же вы напрасно…
— Не ври! вымолвилъ Акимъ Акинычъ и, приблизясь, прибавилъ: Дохни.
— Полноте дядюшка. Да гд? же мн? было и пить. Я на караул? былъ. Я вамъ завтра все пов?даю.
— Дохни! — караулъ ты эдакій! Дохни. Я теб? дядя.
Шепелевъ дохнулъ.
— Н?ту!.. Гд?-жъ ты пропадалъ до седьмаго часу. Караулъ см?нили небось въ четыре. Неужто-жъ, съ чертовкой съ какой запутался ужъ… Говорилъ я теб?, въ Питер? берегися…
— У принца Жоржа въ кабинет? былъ. Батюшки! Морозъ! отчаянно возопилъ Шепелевъ, ложась въ холодную постель. Да-съ, въ кабинет?! И разговаривалъ съ нимъ. Б-р-р-р… Да какъ св?жо зд?сь. Что это вы дядюшка, казенныхъ-то дровъ жал?ете. Б-р-р-ры.
— У принца Жоржа? Что ты б?лены что-ли выпилъ, иль пивомъ н?мецкимъ тебя опоили. У принца Жоржа!
— Да-съ.
— Ты! крикнулъ Акимъ Акимычъ.
— Я-съ! крикнулъ шутя Шепелевъ изъ-подъ од?яла.
— Когда?
— A вотъ сейчасъ.
— Ночью?
— Ночью!
Наступило молчаніе. Квасовъ стоялъ выпуча глаза и, наконецъ, не моргнувъ даже, взялъ съ окна стоявшій рукомойникъ и поднесъ его къ лицу укутавшагося молодого челов?ка.
— Воды не боишься?
— Н?тъ, не боюсь, разсм?ялся Шепелевъ.
— И не кусаешься?
— Н?тъ.
— Почему? Какъ? Пожаръ, что ли, у него былъ?
— Н?ту.
— Ну, убили кого? Или ты самъ ему подъ карету попалъ. Онъ, в?дь, полуночникъ. Гоняетъ, когда добрые люди спятъ.
— Н?тъ. Ничего такого не было.
— По-каковски же ты говорилъ съ принцемъ? уже съ любопытствомъ вымолвилъ Квасовъ, поставя на м?сто рукомойникъ.
— По-каковски? В?стимо по-н?мецки! отчасти важно сказалъ молодой челов?къ?
— По-н?мец… По-н?мецки!! Ты?
— Разум?ется. Онъ же по нашему ни аза въ глаза не знаетъ. Такъ какъ же…
Квасовъ вытянулъ указательный палецъ и, лизнувъ языкомъ кончивъ его, молча поднесъ этотъ палецъ къ самому носу племянника, торчавшему изъ подушки.
— Ну, ей-Богу же, дядюшка, по-н?мецки говорилъ. Немного, правда… но говорилъ… Ей-Богу.
— Вишь, прыткій. Скажи на милость! разсуждалъ Квасовъ самъ собой и вдругъ прибавилъ:
— Да Жоржъ-то понялъ ли тебя?
— Понялъ, конечно.
— A ну, коли ты врешь? снова сталъ сомн?ваться Квасовъ.
— Ей-Богу. Ну какъ мн? вамъ еще побожиться?
— Стало быть, складно говорилъ? Хорошо? Не то, чтобы ахинею какую?..
— Еще бы! Изв?стно складно, коли понялъ! воскликнулъ Шепелевъ.
«А нихтъ михтъ?!» будто шепнулъ кто-то малому на ухо.
— Только разъ и совралъ, сейчасъ же признался онъ, вм?сто михъ сказалъ михтъ.
— Ну это пустое! важно зам?тилъ Квасовъ и прибавилъ: A по ихнему, что такое — михтъ-то?
— Михтъ — ничего.
— Анъ вотъ и врешь! обрадовался Квасовъ и ударилъ въ ладоши. Ничего, по-ихнему: нихтъ! Вотъ я больше твоего, выходитъ, знаю.
— Да вы не поняли, дядюшка. Михтъ не значитъ, ничего, а нихъ значитъ ничего.
— Чего? Чего? Не разберу…
Шепелевъ повторилъ. Квасовъ снова понялъ по своему.
— Такъ михтъ — совс?мъ ничего стало быть…
— Совс?мъ ничего…
— Эка дурацкій-то языкъ! Господи! Стало быть, на прикладъ, если у н?мца ничего н?тъ, — онъ говоритъ: нихтъ. A если у него у дурака совс?мъ ничего н?тъ, такъ онъ говоритъ: михтъ. Тьфу, дурни!..
— Ахъ, дядюшка!.. Да вы опять не то! Михтъ — такого и слова н?тъ по-н?мецки.
— Зач?мъ же ты его говорилъ…
— Да такъ…
— Какъ? Такъ! Совралъ, стало быть?
— Совралъ.
— Ну вотъ, я и говорилъ, что ты путалъ…
— Надо было сказать: михъ.
— Д-да. Вотъ что! Надо-то михъ… Такъ, такъ… Ну это не важность. Михъ, михтъ, это все одно. Объ чемъ же вы говорили. Разсказывай.
И Акимъ Акимычъ, со свистомъ понюхавъ табачку изъ березовой тавлинки, прис?лъ на кровать къ племяннику.
Шепелевъ, з?вая и ежась отъ холода, вкратц? разсказалъ все, вид?нное и слышанное по случаю прі?зда голштинскаго офицера въ серебрянной миск?.
— Такъ! Такъ! задумчиво заключилъ разсказъ Квасовъ, которому нибудь изъ двухъ, да плохо будетъ.
— Кому?
— Одному изъ двухъ озорниковъ! важно проговорилъ Квасовъ. Либо Васьк? Шванвичу, либо Гришк? Орлову.
— Почему жь, дядюшка, вы на нихъ думаете?
— Ты, Митрій, ничего не смыслишь! сказалъ Акимъ Акимычъ н?жн?е. Миска-то Шванвича либо господъ Орловыхъ! Порося ты!.. Слово «порося» было самое ласкательное на язык? Квасова.
Такъ звалъ онъ покойницу жену брата, которую очень любилъ; также звалъ одну крестницу. жившую теперь замужемъ въ Чернигов? и такъ сталъ звать названаго племянника, уже когда полюбилъ его.
— Ты, порося, см?кай! Откуда прі?халъ голштинецъ! Съ арамбовской дороги съ рейтарами. A нашъ Алеха туда на охоту вчера по?халъ съ братомъ.
— Да. Надо полагать, изъ Арамбова онъ прямо.
— Кострюлечка или миска-то? кухонная или какая?..
— Да. То ись я не знаю, она не простая! она серебряная!
— Серебряная! воскликнулъ Квасовъ. Серебряная!! не кухонная кастрюля?
— Н?тъ, дорогая… французская, должно быть. Хорошая! только ужъ погажена.
— Сдавлена на голов?, какъ сл?дуетъ, зеръ-гутъ.
— Да, зеръ-гутъ! разсм?ялся Шепелевъ. Даже лапочки эдакія подъ скулами загнуты, будто подвязушки.
— Ну, господа Орловы! Бол? некому. Либо нашъ преображенецъ Алеханъ, либо тотъ цальмейстеръ Григорья. В?рно! оно точно, что Шванвичъ Васька тоже эдако кол?но отмочить можетъ, даже, пожалуй, всю кастрюльку эту въ трубку теб? совьетъ двумя ладошками; но у него, братецъ, изъ серебра… Квасовъ присвистнулъ. Не токмо кастрюль, а и рублевъ давно въ завод? н?тъ. Да! A господа Орловы, особливо
