Григорья, любятъ эти разныя безд?лухи заморскія. Ну, какъ бы изъ этого кол?на не вышло чего совс?мъ слезнаго… Государь голштинца въ обиду не дастъ. Шалишь!
— Неужто сошлютъ?
— В?рно, говорю теб?. Ну, спи скор?е… Чрезъ два часа ротная экзерциція на двор?…
— Я не встану. Гд? же мн? встать. Что вы?
— Врешь, встанешь…
— Я уморился, дядюшка.
— Ничего, встанешь. Я теб? дядя!
Акимъ Акимычъ пошелъ къ себ? въ горницу и бормоталъ:
— Ну, голштинецъ даромъ съ рукъ не сойдетъ!! За битаго двухъ небитыхъ даютъ, стало, за побитаго н?мца двухъ Орловыхъ и отдадутъ. Да и того мало еще… То не при Лизаветъ Петровн?,- со святыми ее упокой, Господи! — перекрестился Квасовъ. Н?мецъ нын? вздорожалъ паки и гораздо…
Квасовъ задумался среди своей горницы. Снова понюхавъ съ богатырскимъ шипеньемъ табаку изъ тавлинки, онъ поморгалъ глазами отъ наслажденія и взялъ было новую щепоть; но остановился и скосилъ пристальный взглядъ куда-то подъ шкафъ, будто вдругъ нашелъ тамъ что-то… Ему внезапно пришло нечаянное соображеніе и поразило его.
— И диковинное у насъ д?ло — н?мецъ этотъ! пробурчалъ самъ себ? завзятый и умный лейбъ- кампанецъ. Совс?мъ инако, ч?мъ вотъ на ярмарк? или базар? бываетъ. Подвозъ великъ, а въ ц?н? не падаетъ! Д-да! Поди-ко, вотъ, развяжи это!..
XV
Часу въ девятомъ Квасовъ все-таки разбудилъ своего названнаго племянника. Шепелевъ, з?вая, мысленно ругаясь и посылая дядю къ чорту, натянулъ длинные форменные сапоги, напялилъ мундиръ свой изъ толстаго синяго сукна, съ краснымъ подбоемъ на отвороченныхъ фалдахъ, и пошелъ на ротный дворъ, гд? собиралась его рота на ученье.
Вскор? прибылъ ихъ маіоръ Воейковъ и вм?ст? съ Квасовымъ разд?лилъ рядовыхъ на кучки, и каждая съ своимъ флигельманомъ занялась воинской экзерциціей, маршировкой и новыми пріемами съ ружьемъ и со шпагой, которые введены были съ м?сяцъ назадъ, по прим?ру голштинскаго пот?шнаго войска.
Шепелевъ встр?тилъ въ одной изъ шеренгъ уже знакомое ему теперь лицо одного рядоваго, который весело кивнулъ ему головой и усм?хнулся дружелюбно. Это былъ вчерашній ночной пріятель — Державинъ.
Ученье, благодаря сильному морозу и тому, что маіоръ Воейковъ былъ ч?мъ-то озабоченъ и не въ дух?, продолжалось очень не долго.
Шепелевъ, какъ только могъ, скор?е отд?лался отъ экзерциціи ружьемъ и своего флигельмана учителя. Ему хот?лось поскор?е повидаться со своимъ ночнымъ товарищемъ по караулу и передать ему все, что съ нимъ, у принца, случилось посл? его ухода. Но молодаго рядоваго уже не оказалось на плац?.
Розыскать Державина въ лабиринт? казармы, похожей на какой-то вертепъ, переполненный людомъ, солдатами, бабами и ребятишками, было д?ло не легкое. Молодой челов?къ около получаса разспрашивалъ, гд? живетъ рядовой Державинъ. Вдобавокъ никто не зналъ фамиліи вновь прибывшаго въ полкъ рядоваго. A имя и отечество дворянина-солдата Шепелевъ самъ не зналъ. Пришлось давать прим?ты розыскиваемаго товарища.
Наконецъ, одна толстая женщина, мывшая въ корыт? тряпье, отозвалась сама, услыхавъ разспросы Шепелева.
— Это нашъ барченокъ… Гаврила Романычъ звать? спросила она фальцетомъ. Его, кажись, эдакъ, Державинымъ зовутъ.
— Да, Державинъ. Недавно прі?халъ изъ Казани.
— Ну, вотъ! Я тебя провожу родной мой.
И толст?йшая баба, съ тонкимъ д?тскимъ голоскомъ, провела Шепелева чрезъ весь корридоръ и ввела по грязной и мокрой л?стниц?, съ хлебавшими и провалившимися ступеньками. Въ темныхъ с?няхъ она показала ему на большую круглую щель, изъ которой падалъ ясный, б?лый лучъ св?та и серебрянымъ пятномъ упирался въ полъ.
— Вотъ, родненькій мой, туточка и Гаврилъ твой Романычъ. Тута первый семейникъ нашего унтера Волкова и есть. Тамъ и твой Романычъ кортомитъ…
И баба, пропустивъ Шепелева впередъ, стала спускаться, сп?ша къ своему д?лу.
Шепелевъ хот?лъ отворить дверь, но не находилъ, шаря рукой въ темнот?, ни крючка, ни щеколды, ни чего-либо, за что могъ бы ухватиться.
Онъ постучалъ и сталъ ждать никто не шелъ; онъ хот?лъ опять стукнуть, но услыхалъ вдругъ, хотя вдалек? отъ двери, голосъ Державина, который кричалъ нетерп?ливо.
— Ну, потомъ! потомъ!!
Кто-то, очевидно, женщина, отв?чала что-то неслышное и запертой дверью.
Зат?мъ снова раздался громкій, уб?дительный голосъ Державина:
— Да я-то почему же знаю, голубушка! Ну, сама ты посуди. Я-то почему же знать могу?.. Глупая же ты баба! Право.
Шепелевъ началъ опять стучать въ дверь, но прислушавшись, не идетъ ли кто отворять, услыхалъ только снова голосъ Державина, кричавшаго уже нетерп?ливо и сердито:
— A и я! А и ты! A и мы! A и онъ!.. Нешто челов?къ такъ говоритъ, это птица такъ кричитъ… Птица, птица, а не челов?къ!..
Шепелевъ сталъ стучать кулакомъ.
— Тяни пальцемъ-то… За дыру-то потяни, раздался чей-то басистый голосъ изъ-за двери.
Шепелевъ просунулъ палецъ въ замасленные жирные края дыры и, потянувъ, легко отворилъ дверь.
Передъ нимъ былъ снова небольшой корридоръ и перегородки. Зд?сь было, однако, немного чище.
— Гд? тутъ комната Гаврилы Романыча? спросилъ Шепелевъ, увидя чрезъ первую же отворенную дверь лежащаго на кровати унтера.
— Сюда, сюда… раздался голосъ Державина изъ-за другой перегородки.
И молодой челов?къ вышелъ къ гостю въ коротенькомъ нагольномъ тулупчик?. За ухомъ его торчало большое гусиное перо.
— Здравствуйте, Дмитрій Дмитричъ… Спасибо вамъ, что пришли, пожалуйте! И онъ ввелъ Шепелева къ себ?. — Какъ вы прол?зли въ мою щель, въ мою камору, или, в?рн?е, выразиться въ эту Гомору.
— Меня проводила баба. A то и во в?къ бы не добрался…
Въ маленькой горниц? Державина, на маломъ саженномъ пространств?, между двухъ перегородокъ, стояла кровать, покрытая пестрымъ од?яломъ, сшитымъ заботливой и терп?ливой рукой изъ сотни разноцв?тныхъ клочковъ ситца, въ углу пом?щался маленькій столъ съ н?сколькими вещицами, съ десяткомъ книжекъ и тетрадокъ, а по среди нихъ стеклянная баночка съ чернилами и блюдце съ пескомъ… Въ другомъ углу, на полу, стоялъ красный сундукъ, обитый оловянными выр?зками и бляхами и расписанный лиловыми цв?точками. На немъ лежали снятый мундиръ, камзолъ и шляпа рядоваго. У потолка надъ столомъ вис?ла темная икона и торчала запыленная верба. Надъ кроватью, пришпиленная булавками къ доскамъ перегородки, вис?ла, загибаясь углами, с?рая большая картинка, изображавшая императрицу Елизавету Петровну въ корон? и порфир?. Это была работа самого Державина, сд?ланная перомъ очень искуссно.
— Вотъ-съ, занимаюсь… Письмо пришла просить написать, сказалъ Державинъ, указывая на женщину л?тъ сорока, которая собиралась уходить при появленіи Шепелева.
— Я изъ корридора слышалъ, какъ вы горячились…
— Я имъ часто такъ — къ сродникамъ пишу… и всегда въ горячк?…
— Вы писанье-то оставьте у себя Гаврилъ Романычъ, сказала женщина. Я ввечеру зайду.
