повелитель.
Мишень уже передвинули, вбив в землю, и один из слуг встал за древесным стволом неподалеку от нее. Тревельян послюнил палец, проверил ветер, но воздух казался неподвижным. Даже облака застыли в бирюзовом небе, расположившись так, чтобы не скрывать солнечный глаз Таван-Геза. Бог, наверно, решил полюбоваться состязанием.
— В правый глаз, — сказал Ниган-Таш, прицелился и пустил стрелу. Она мелькнула над поляной, ударила в столб, пестрое оперение затрепетало, будто призывая лучников к себе. Из-за дерева выскочил слуга, подбежал к мишени, поглядел и вскинул руку с отставленным указательным пальцем. На палец от центра, сообразил Тревельян, принимая лук от наследника.
— Если мне будет позволено заметить, ты, господин, слишком резко отпускаешь тетиву. Надо плавнее... Вот так!
Стрела вонзилась точно в середину правого глаза — туда, где был намалеван черный зрачок. «Ну, прямо Робин Гуд! — беззвучно восхитился Советник. — Хвалю! Знай наших!»
Ниган-Таш жестом предложил сделать еще несколько выстрелов, и Тревельян поразил левый глаз, переносицу и оба уха. Наследник уставилсяна него, и уже не с раздражением, а присматриваясь к тому, как гнется лук в умелых руках, как стрелок оттягивает тетиву и с какой скоростью мечет стрелы.
— Важно не только смотреть, но также слушать, — произнес Тревельян. — Плохо, если тетива щелкает или стонет. Она должна петь! Прислушайся, мой господин. — Он выпустил шестую стрелу, попав в бровь над левымглазом.
— Дай-ка мне! — Ниган-Таш выстрелил трижды, остался доволен результатом и, расплывшись в улыбке, сказал: — Вижу, Тен-Урхи, что ты не хвастун, а изрядный лучник и советы твои полезны. Когда я был молод, меня обучал боевым искусствам наставник из вашего Братства, но ты, клянусь богами, его превзошел! Постреляем еще?
— Разумеется, — отозвался Тревельян, и не успело солнце подняться в зенит, как они уже были лучшим друзьями. Просто удивительно, как хобби сближает мужчин, особенно спортивные экзерсисы на свежем воздухе! Рани и Дхот валились с ног, бегая к мишени и вытаскивая стрелы, мотаясь то на дворцовую кухню за пирожками, то в кладовые за прохладительным и фруктами, то в оружейную за вторым луком, а рапсод и наследник престола стреляли и стреляли, стараясь превзойти друг друга мастерством. Но справедливости ради надо заметить, что Тревельян, помня, с кем соревнуется, старался чуть меньше, чем Ниган-Таш.
Наконец его сановитый соперник устал и, опустив лук, промолвил:
— Славно ты мечешь стрелы, Тен-Урхи! Поистине руки твои из железа, спина из бронзы, а глаза острей, чем у птицы-рыболова. Думаю, и с другими членами все в порядке... Что же свой собственный дротик не метнул, когда того пожелала моя племянница? Разве она не красива? Разве не молода?
— Я не видел девушки прекраснее и никогда не увижу, однако... — Тревельян понурился с тоской, — однако господин, я дал обет не прикасаться к женщине.
— Вот как! Ты видный юноша, и ты рапсод и воин, женщины любят таких. Похоже, с этим обетом ты погорячился. Не говоря уж о том, что чуть не попал в клетку пацами... — Ниган-Таш приподнял брови и, подумав предложил: — Я один из владык Семи Провинций и сопредельных стран, и в моих жилах течет священная кровь такая же, как у Светлого дома. Я готов пролить ее каплю, чтобы освободить тебя от обета.
— Нельзя, мой господин. — Тревельян опечалился еще больше. — Дело идет о фамильной чести. Правда есть одна возможность... В надежде на нее, я и прибыл Мад Аэг.
Ниган-Таш величественно приосанился, расправил плечи, вытянул руку и повелел:
— Рассказывай!
Какая осанка! Какой баритон! Какой император будет! — подумал Тревельян, изображая лицом и жестам смущение.
— Знай же, мой благородный господин, что я открываю тебе семейную тайну. — Выдержав паузу, он быстро заговорил: — Мой прадед с отцовской стороны считался уважаемым мастером, добытчиком горючего земляного масла, и был он из тех людей, что умеют отыскивать источники в песках и болотах, копать шахты и вычерпывать масло где с поверхности, а где из самых недр земли. На масле он разбогател, и служили ему сорок работников, были у него в Рингваре, откуда происходит наш род, две красивые жены, хороший дом, лошади и повозки с бочками. Но в зрелых годах вселились в него, должно быть зловредные духи бездны, подтолкнув к опасному деянию, сотворил он некую жидкость с мерзким запахом, горевшую синим огнем, и пламя от нее было много сильнее и жарче, чем от земляного масла. Подтолкнули его демоны, не иначе! Думал он нажить еще больше богатства, однажды проклятая жидкость разлилась, вспыхнула, сгорел его дом, и дома соседей, и, может быть, погибли люди, о чем за давностью лет никто уже не ведает. Прадеда же моего казнили на столбе...
Голос Тревельяна дрогнул и стих. Он шмыгнул носом и вытер бакенбардами увлажнившиеся глаза. Ниган-Таш сменив одну позу на другую, столь же величественную, покивал головой.
— Грустная история, Тен-Урхи. Но все же что тебя печалит? Да, твой предок был безрассуден, но ни ты, ни твой отец и дед, никто из вас не отвечает за его вину, которую он искупил собственной смертью. — Глаза нобиля вдруг затуманились, потом он вскинул руку и воскликнул: — Великие боги, я понимаю! Ты хочешь знать, какой он смертью умер, так?
Безусловно, Ниган-Таш годился в императоры — разум у него был быстрый.
— Да, мой господин! Если прадеда казнили милосердной казнью, вонзив в сердце крюк, то это еще меньшая из бед. Но если казнь была позорной, если его подвесили за ноги и развели внизу огонь, если над ним не пропели погребальных гимнов, прах не бросили в реку, и душа не добралась до Оправы... Это, сам понимаешь, требует особых искупительных жертв! Мысль о его смерти долго мучила меня, и вот, в прошлом сезоне Третьего Урожая, я поклялся, что не коснусь ни женщины, ни девушки, пока не узнаю истину. Но, к сожалению, все записи о казни предка давно отосланы в Архивы...
Когда история завершилась, Ниган-Таш оказал честь рассказчику, возложив руку на его плечо и даже слегка стиснув пальцы. Властные черты наследника как будто стали мягче, взгляд потерял пронзительную жесткость — видимо, он был растроган и полон сочувствия.
— Похвальная забота о душе предка... — с задумчивым видом произнес Ниган-Таш. — Похвальная забота и достойный обет... Я помогу тебе, Тен-Урхи, ибо милосердие угодно Заступнице Таванна-Шихи, и души творящих добро не попадут в бездну к демонам. Через три дня, считая от сегодняшнего, ты можешь отправляться на Понт Крир. В Архивах будут извещены и примут тебя. Ты доволен?
Тревельян преклонил колено.
— Мой господин... да будешь ты призван к высшей власти... да будут дни твои счастливы... да будешь ты здоров и крепок, и пусть боги пошлют тебе столько лет, сколько ярких перьев у птицы ках...
— Пока что они послали мне своенравную племянницу, за которую я отвечаю перед душой умершего брата, — сказал Ниган-Таш. — А посему я думаю, что ты мне пригодишься Тен-Урхи. Я ищу супруга для своей племянницы, молодого нобиля, но нрав ее известен, и ни один из знатных и достойных не горит желанием взять ее в свой дом. Ее наставник Тургу-Даш учен, но слишком стар и мягок, и только потакает ей. Ты же юноша редких достоинств, твердый духом, способный внушить уважение к мужчине, и когда ты отрешишься от своих обетов, я рассчитываю на тебя. Скажем, на два-три сезона.
«Тебя вербуют в дрессировщики строптивой птичке?» — насмешливо полюбопытствовал командор. В сущности, так оно и было. На Осиере царили свободные нравы, и в будущей супруге ценился опыт, а не девственность. Собственно, тут и понятия такого не имелось, ибо физиология женщин в этом мире была отлична в данном пункте от земной. Девицам, знатным и не очень, не возбранялось пошалить, даже невзирая на сословные различия, пока и поскольку это не касалось дел серьезных — брачных обрядов, семейного имущества и рождения наследников. Так что в словах Ниган-Таша не было ничего странного или удивительного.
— Благодарю за честь, — сказал Тревельян. — Не знаю, что у меня получится, но постараюсь. В конце концов, воспитание молодежи — одна из задач нашего Братства.
На этом он и откланялся, спустился с холма и прошел через весь город к северной окраине, где, как объяснил ему Тасман, стояла обитель рапсодов.
