В ней Тревельян провел три дня, посвятив их изучению столицы, беседам с дарующим кров Нурам- Сином и сбору сведений, полезных для его миссии. Одной из базовых дисциплин у социоксенологов была, разумеется, древняя история Земли, и в юности он провел немало дней в античных и средневековых городах, погружаясь в их голокомпьютерные реконструкции. Он помнил, как выглядели Мемфис и Вавилон, Рим и Афины, Париж, Лондон, Киев и Москва на протяжении тысячелетий помнил виды ганзейских портов и городов Китая, поселений майя, инков и ацтеков; храмы Камбоджи и Индии буддийские святилища, стены Ниневии, рыцарские замки, соборы и дворцы все было живо в его памяти. Реконструкции, титанический труд земных историков в последние триста-четыреста лет, являлись голограммами полного присутствия; в их псевдореальности можно не только бродить по древним улицам, разглядывая архитектурные шедевры, но также общаться с предками, чейоблик, язык и обычаи воссоздавались компьютерным интеллектом. Забыть такое невозможно, тем более профессионалу, и Тревельян, воскрешая картины былого, сравнивал их с настоящим, с имперской столицей Мад Аэг.
Сравнение было не в пользу земных поселений. Мад Аэг решительно не походил на средневековый город, стиснутый стенами, с узкими кривыми улочками, заваленными мусором и грязью, на вонючий человеческий муравейник, где дома лепились друг к другу, и где нечистоты выплескивали из окна. Пожалуй, с ним могли соперничать лишь Рим или Константинополь в пору их расцвета, но в Мад Аэг не имелось ни крепостных стен, ни ворот, ни башен, ни трущоб. За его холмистым центром с гаванью и дворцами знати лежала обширная территория, застроенная жилищами, лавками и мастерскими тех, кто относился к среднему сословию. Здесь были улицы — прямые, довольно широкие, обсаженные деревьями, чьи мощные стволы намекали на почтенный возраст; здесь были рынки и святилища, бани и школы, амфитеатры, где шли представления, большой зверинец, рощи для прогулок и даже некое подобие стадионов; наконец, здесь был наземный водовод-акведук из огромных глиняных труб и канализация — то и другое обслуживали особые команды, и служба их считалась почетной и выгодной. Для Тревельяна эти чистота и порядок, эти ухоженные дома, водовод с канализацией и непременная, заботливо хранимая зелень перед лавками и мастерскими относились скорее к явлению социальному, чем градостроительному; они говорили о стабильном и обеспеченном существовании, которое в бурной кровавой земной истории не достигалось нигде и никогда. Разве только в легендарный золотой век, в мифической Атлантиде... Возможно, думал он, это благоденствие и объясняет осиерский феномен, инерцию к прогрессу? В обществе, где население растет не очень быстро, где нет нашествий, войн, религиозной вражды, где знать не слишком давит прочие сословия, новое вроде бы ни к чему и даже более того — новое может служить источником потрясений. Как сказано у С’Трелла Основателя: наилучшие результаты приносят медленные и терпеливые усилия, эволюция, а не революция.
Он больше не говорил об этом с рапсодами и пастухами, что жили в обители, не говорил и с Нурам-Сином, дарующим кров, не поминал о бумаге, седлах, зрительных трубах и паровой машине. О дальних морских экспедициях и заморских землях тоже, конечно, ни слова; это были вопросы, приберегаемые для иерарха, и к ним теперь добавился еще один, касавшийся Хьюго Тасмана. Тасман был здесь в почетном плену, и если сам он с ним смирился, то Тревельяна такой поворот не устраивал. Гордость его была задета, гордость потомка гениев, что проложили дорогу к звездам, и воинов, их отвоевавших, гордость расы, победившей в Темных войнах, заставившей склониться всех врагов. Всех до единого! И могущественных хапторов, и жестоких дроми, и высокомерных гордецов кни’лина! А это значило, что никто в Галактике не смел диктовать свою волю человеку, свершать над ним насилие или пленять, — пусть даже плен подобен раю! Пожалуй, с этим было важнее разобраться, чем с парадоксами Осиера, не признававшего седла, керосин, бумагу и остальные дары цивилизации.
Впрочем, одно могло быть связано с другим, и потому Тревельян расспрашивал про Аххи-Сека, полагая, что уж в столичном городе, где членов Братства было сотен пять, найдется кто-то, знавший мудреца не понаслышке. Но он ошибся. Ему рассказывали те же байки, что в гостеприимном Мад Торвале — о том, что Аххи-Секу нравятся уединение и горные пейзажи, что он сидит у водоема, любуясь на цветок кувшинки, что ему известно обо всем на свете и что не так давно, всего лишь год назад, может, два, он перешагнул рубеж столетия. Или не перешагнул, хотя, вне всякого сомнения, он зрелый человек, лет на шестьдесят, никак не меньше. Сам не видал, но, по словам знакомого рапсода, которого сейчас в столице нет, выглядит он преотлично и полон сил и бодрости...
Если кто-то и бывал в Мад Дегги, то не спешит похвастаться такой удачей, понял Тревельян. В столице жили шестеро магистров; возможно, эти уважаемые члены Братства встречались лично с Ахки- Секом, но испросить у них аудиенции в течение трех дней не удалось. Решив, что займется этим после возвращения, Тревельян нанял парусный баркас и отправился на императорский остров, где провел незабываемые дни. К резиденции Светлого Дома его, конечно, и близко не подпустили, но Понт Крир был велик и прекрасен; в этом огромном заповеднике размещались три-четыре городка, а всю остальную территорию занимали парки и охотничьи угодья. С вершины гигантской пирамиды Архивов он мог любоваться изумительными видами и даже побродить среди живописных скал, водопадов и плодовых рощ, ибо слово Ниган-Таша было веским, и рапсоду, снискавшему милость наследника, дозволялось многое. В частности, никто не лез с вопросом, что он ищет в сундуках с пергаментами, хранивших списки наказаний за последнюю тысячу лет. Пергаменты были разложены в хронологическом порядке, так что найти информацию о пострадавших изобретателях не составляло труда — тем более что город или иное место жительства указывались тоже. Кроме этих сведений, имелись определение вины и приговор, записанные с лапидарной краткостью, в одну строку. Приговоры и вины были разнообразными, так что Тревельян не обнаружил в них ни статистической закономерности, ни чьей-то волосатой лапы с дирижерской палочкой. О Дартахе сообщалось: «Обезумел, и потому лишен почета и изгнан». Механик Куммух из Манканы, построивший паровую машину, был удостоен более подробной записи: «По собственному неразумию обжег помощников горячим паром. Десять плетей и штраф четыре золотых». Рядом с именем несчастного изобретателя керосина значилось: «Повинен в пожаре, смерти троих и увечьях многих. Средний крюк под ребра. Лишен погребения». Легче других отделался Цалпа из Рингвара со своими бумажными листами, приговоренный к штрафу по жалобе цеха пергаментщиков; его обвинили в хищении трех серебряков из цеховой кассы. В этом Тревельян усмотрел сходство Землей и прочими гуманоидными мирами: тут, на Осиере тоже не упускали случая сделать подлянку конкуренту.
Зафиксировав все вины и кары в памяти Советника, он вернулся в Мад Аэг, в обитель Братства. Дарующий кров, хлопотливый экспансивный толстячок с седеющими бакенбардами, встретил его на пороге, раскрыл объятия, прижал к объемистому брюху и произнес традиционное приветствие:
— Твоя кровь — моя кровь! Рад тебя видеть снова Тен-Урхи. Был ли успешным твой путь? И хорошо ли тебя приняли на острове? Подумать только, ты добрался до самого Понт Крира! И что же, пел перед Светлым домом? Или рассказывал чудесную историю о странствии на Юг? Остался ли доволен повелитель? И чем он тебя одарил?
— Твоя кровь моя кровь, Нурам-Син, — сказал Тревельян, переступая порог павильона, где была трапезная. — На острове я видел лишь сады, леса, сундуки с пергаментами да хмурые рожи архивных крыс. Светлый дом был очень занят — говорят, ему привезли новую наложницу из Онинда-Ро, девицу редкой красоты, но совершенно безразличную к музыке. Так что с владыкой я не встречался, но меня посетил вельможа двора и сказал, что Светлый дом передает тебе привет.
Добродушная физиономия Нурам-Сина расплылась в улыбке:
— Все шутишь, Тен-Урхи! Надолго ли к нам? Я поселю тебя в прежнем покое, в Чертоге Грез, что в кольце медных деревьев. Тебе ведь там понравилось? Или, если пожелаешь...
— В Чертоге Грез мне самое место, ибо я собираюсь сложить балладу о прекрасном острове Понт Крир, где тоже растут медные деревья, — ответил Тревельян. — еще мне хотелось бы встретиться с магистрами... ну, не со всеми шестью, а хотя бы с двумя-тремя. Надеюсь, они вложат немного ума в голову бедного рапсода. Ты поможешь мне с этим, Нурам-Син?
— Разумеется, брат, разумеется, да, кстати... — дарующий кров юркнул в кладовку, где хранилась посуда, и появился с небольшим ларцом в руках. — Один из наших был тут проездом и оставил это для тебя. Здесь какой-то дар, а от кого, ты знаешь. Так сказал посланец.
По спине Тревельяна побежали мурашки. Стараясь не выдать возбуждения, он кивнул, сунул ларчик под мышку и направился в покои Грез. Окно в павильоне было распахнуто, над ним шелестели ветви медного дерева, и свет вечернего солнца, профильтрованный листвой, окрашивал комнату в зеленоватые
