бронзовой.
Грей негодующе пискнул и, снявшись с хозяйского плеча, вцепился Завитым Бакенбардам в волосы. Испуганно вскрикнув, тот ослабил нажим, и Тревельян, полузадушенный и ошеломленный, смог глотнуть немного воздуха. В следующий миг он лягнул Тощие Бакенбарды в челюсть, отбросив его на заднее сиденье, врезал под дых Коротким Бакенбардам, сбросил Завитые со спины и размахнулся, собираясь засветить их шефу в глаз. Драться в тесноте кареты было неудобно и опасно — тут он мог рассчитывать лишь на силу, а все познания в боевых искусствах пропадали втуне. Чтобы прыгать и бить, бить и прыгать, требовался простор, а его-то как раз и не хватало.
В глаз Важным Бакенбардам он не попал — завитой помощник, выдрав Грея из волос и выкинув в окно, повис на его руке. Зарычав от ярости, Тревельян принялся шарить другой рукой у пояса, пытаясь вытащить кинжал, но запястье обхватили цепкие пальцы Тощих Бакенбард. Короткие Бакенбарды, третий из нападавших, ворочался где-то под ним на дне возка, сипел, хрипел и рвался ударить куда-нибудь палкой, но не мог размахнуться и только тыкал Тревельяна то в ребра, то в ягодицы. «Выпусти им кишки! Лазерный хлыст у тебя, недоумок!» — рявкнул командор, но до этого главного оружия было никак не дотянуться, мешали чужие руки, ноги и челюсти. Да и махать хлыстом в такой тесноте не очень хотелось, чтобы не отхватить себе ногу. Но если разрезать проклятый экипаж…
С этой мыслью Тревельян вырвался от пучеглазого, чтобы залезть в сапог, но тут Важные Бакенбарды взревел: «Пакса, Дорри, сюда!» Дверцы распахнулись, в карету ворвались двое дюжих возниц, и первого пришлось встретить тычком в промежность. Заорав, он вылетел вон, но по двору уже бежали какие-то другие люди, в каждую конечность Тревельяна вцепились четыре сильные руки, цепочка снова захлестнула горло, потом колени, локти обхватили ремнями и потащили его из экипажа точно куль с мукой.
Он лежал на спине, осматривая узкий дворик, высокие стены и башни, крепкие ворота и мрачное каменное здание поперек двора. На харчевню это решительно не походило. Решетки в окнах-амбразурах здания лучше всяких слов подсказывали, куда он попал. Но почему? 3а что?
Пыльный башмак уперся ему в грудь, потом над ним склонилась торжествующая рожа Важных Бакенбард.
— Не жмет? — осведомился он, поддевая носком башмака связанные руки Тревельяна. Ухмыльнулся и врезал ему по ребрам. — Думаешь, рапсод, ты очень умный? Очень хитрый, да? Новый удар. — Думал, нашлись болваны, которым можно вешать на уши шерсть пацев? Про бальзам, про девок ивашего Наставника? — Тычок в живот, такой сильный, что замерло дыхание. — Ну, и как теперь?
«Теперь я дурак дураком», — подумал Тревельян, а вслухпрохрипел: — Наше Братство... так не оставит... Ты стража... на стража справедливости... руку поднял... меня найдут...
В глазах Важных Бакенбард мелькнуло злорадство.
— Только и дел вашему Братству тревожиться из-за отступника-рапсода! Да если хочешь знать... — Внезапно он прикусил язык и со всей силы ударил Тревельяна в челюсть. Раздался хруст, кровь затопила рот, и от болевого шока Тревельян чуть не потерял сознание. Но медицинский имплант тут же добавил успокоительного, позволив не выпасть из реальности. Он глядел в синее бездонное небо, терпел боль и слушал, как Важные Бакенбарды с кем-то говорит — должно быть, с местным начальством:
— Ну, Ти-Хор, наша работа закончена. Мы тебе его доставили, чтоб ему ока Таван-Геза не видать!
— И не увидит. — Короткий смешок. — Ни дневного увидит, ни ночного. Мешок его где?
— Вот мешок, но кошель с деньгами я заберу. Нам, знаешь ли, досталось! Кому ребра сломал, кому зубы вышиб, а Пакса, вон, до сих пор промежность трет и стонет... Поосторожнее вы с ним. Силы, как у клыкача...
— С каменной стеной не повоюешь, — раздался ответ. — Тащите его!
Тревельяна подняли и понесли через двор к мрачному зданию. Последнее, что он увидел, было крылатой тенью, мелькнувшей над угловой башней. Страх и горечь Грея полоснули его как ножом.
Трещина в челюсти зажила через двое суток, и все это время Тревельян не мог жевать. Впрочем, жевать особо было нечего — спускали раз в день корзину с сухой лепешкой да кувшином затхлой воды. В эти считанные секунды в камере был полумрак, ибо стражники наверху являлись с факелами, а все остальное время царила непроглядная тьма. Но в свете он не очень нуждался, он и так уже исследовал свое узилище во всех подробностях.
Каменный мешок два с половиной на два метра. Пол — цельная скала, потолок на высоте тройного человеческого роста, и в нем люк, в который едва прошла узкая деревянная лестница, когда его спускали вниз. Люк прикрывали железной крышкой, которая, судя по доносившемуся скрежету и лязгу, крепилась на нескольких засовах. Ни топчана, ни табурета, ни стола... Единственным предметом обстановки мог считаться нужник — дыра, пробитая в полу, от которой несло мерзким запахом. Дыра уходила глубоко, аТревельян, напрягая слух, различал, как где-то внизу тихо плещет и журчит вода. Видимо, под скалой текли подземные воды, уносившие нечистоты — те, что не оседали на стенках вонючей трубы.
Этот далекий плеск был единственным звуком, который он слышал, вонь — единственным запахом, который обонял. Имелись и другие развлечения — можно было лежать на жестком холодном полу, сидеть, подпрыгивать и ходить, четыре шага в одну сторону и четыре в другую. Все точь-в-точь как на голограмме, присланной ему в шкатулке: камера-мешок, мрак и фигура узника, что скорчился в отчаянии у каменной стены. Отчаяния Тревельян еще не испытывал, но полагал, что вскоре будет с большой теплотой вспоминать хищные леса Селлы, плавучие джунгли Хаймора и пустыни Пта.
Его мешок забрали, отняли пояс с кинжалом, содрали новые ушные украшения, купленные в столице, но сапоги и одежду оставили, и обыскать не удосужились. Как правило, обыскивают там, где в одежде есть карманы и придумано множество маленьких полезных штучек, крохотные компьютеры и передатчики, миниатюрные капсулы со взрывчаткой или парализующим газом, голографические пугалки и тому подобное. На Осиере цивилизация до этого не дошла, и потому Тревельян сохранил свой лазерный хлыст, что позволяло тешиться иллюзиями. Например, он мог мечтать о ступеньках, которые выжжет в стене, и подсчитывать, на сколько хватит заряда, на две ступени или только на одну.
Кроме этой забавы да изучения стен и смрадной дыры в полу, он спал и провел во сне большую часть двух истекших суток. Сон в данном случае являлся полезным даже необходимым, так как заживление ушибов и особенно трещины в нижней челюсти шло быстрее, а дергаться до обретения нужной физической формы было бессмысленно.
Наконец внутренние часы Тревельяна подсказали, то наступает утро третьего дня. Он откусил от лепешки, убедился, что с челюстью порядок, быстро проглотил двухдневный рацион, запил водой и поинтересовался:
«Ну, дед, что скажешь?»
«Что скажу? — пробурчал командор. — Попал ты, парень, как кур в ощип!»
«Это само собой, но я о другом: причина, причина! С чего хватать ничтожного рапсода и хоронить в каземате? Да еще по-тайному, по-тихому!»
«Может птичка наша расстаралась? Приехала домой учинила дядюшке скандал? Ну, а он...»
«Это вряд ли. Дядюшка — крепкий кадр, скандалом его не проймешь. К тому же были у него большие планы насчет меня и птички. Я вот думаю...»
«Да?» — поторопил его Советник.
«Помнишь, как этот важный хмырь меня назвал? Рапсод-отступник! И добавил, что Братство из-за меня тревожиться не будет, даже больше — он что-то еще хотел добавить, но не решился. Подозрительно, а?»
«Подозрительно, — согласился командор. — Опять этот медальон с пророчеством. Знаешь, такие предсказания и мне под силу. Вот, например, когда я колонию дроми штурмовал у звезды Барнарда. У меня эскадра крейсеров, фрегаты и транспорты с десантным корпусом, а у них — три занюханных ствола с ракетами да силы самобороны. Я им тоже мог бы пару голограмм отправить! В одной все живые стоят, только руки вверх, а на другой — руины и обугленные трупы… Чем не пророчество?»
«Ну и как, отправил?» — спросил Тревельян.
«Нет. Скомандовал огонь из всех калибров и сбросил десантников. Что поделаешь! Жестокие были
