Тревельяна пристальным взглядом, поглядел на Даута и раскрыл рот. Затем уставился на Грея, дремавшего на хозяйском плече.
«Похоже, тебя ожидали, малыш, и уже признали, — Проинформировал командор. — Лошадка их смутила. Рапсод с лошадкой им не нужен, а нужен тот, который со зверюшкой».
«Думаешь, этииз Ночного Ока?»
«Не исключаю. Боевые ребята, и с оружием! На ликвидаторов похожи».
Обслуживали в харчевне с похвальной быстротой: не успел Тревельян и глазом моргнуть, как во двор выскочил парень с корытом зерна, миловидная девица подала фрукты, оранжевые паа, а хозяин притащил кувшин с вином, серебряную чашу и пирожки. Унюхав еду, Грей проснулся, перебрался с плеча на стол и сел там на задних лапках, поводя мохнатой мордочкой и, вероятно решая, с чего начать, с пирожков или с фруктов. Нобили, скрываясь, разглядывали Тревельяна с его зверьком и шептались. У того, что постарше, были резкие хищные черты и необычное ушное украшение — свернувшаяся кольцом змея из малахита.
Тревельян, оголодавший после лесной сухомятки, навалился на пирожки. Приготовили их отменно.
— У тебя, почтенный, хороший конь, — молвил хозяин. — Что же ты идешь пешком?
— Хороший, но с норовом. Озлился, понес, разбил возок! Пришлось бросить. Сам едва жив остался.
— С таким жеребцом не всякий справится, — кивнул хозяин, глядя, как Даут хрупает зерно.
— Не всякий, — согласился Тревельян. — А я возничий неопытный.
Он выпил вина из серебряной чаши и решил, что это все-таки торвальское, хотя не лучший сорт. Хозяин собрался что-то сказать, но тут его окликнул нобиль с малахитовой змеей:
— Ты, сын черепахи! Почему мы пьем из глиняных чаш, а этот рапсод — из серебряной?
— Потому, мой господин, что он заказал торвальское, которое втрое дороже пибальского.
Лицо нобиля налилось кровью.
— Ты уверен, что этот бродяга заплатит за вино?
Не говоря ни слова, Тревельян полез в кошелек, вытащил золотой, поглядел на него, бросил обратно и достал два серебряка. Царская плата! Бык в Семи Провинциях стоил восемь серебряных монет.
— Этого хватит, почтенный хозяин?
— О, ты щедр, мой господин! Клянусь богами!
Нобиль яростно дернул бакенбарду и сказал, обращаясь к приятелю:
— Мир рушится! Бродяга-рапсод пьет из серебряной чаши и золотом бренчит, а у знатных людей вино в глиняных кружках... чтоб ему в бездну провалиться! Эй, потомок паца! Неси нам тоже серебряные кубки!
Хозяин подмигнул Тревельяну, затем с постной рожей повернулся к соседнему столу:
— Прости, благородный, но я бедный человек, и у меня одна серебряная чаша. Для тех, кто пьет торвальское.
«Сейчас они к тебе прицепятся, — заметил командор. — Из-за вина, из-за чаши или...»
У коновязи жалобно взвизгнул жеребчик. Он полез к корыту с зерном, но Даут не любил таких вольностей и цапнул его за холку. Потом добавил передним копытом. Хорошо добавил — каурый шарахнулся в сторону и дернул колесницу. Из нее посыпалось всякое имущество, арбалеты, связки стрел и небольшой сундучок.
Младший нобиль бросился успокаивать лошадь, старый медленно поднялся, положив ладонь на рукоять меча. Кажется, он был доволен — по его лицу блуждала улыбка.
— Эй, рапсод! Твоя кляча изуродовала моего коня! А еще я вижу, что мой сундук треснул!
— Ну, и чего ты хочешь? — спросил Тревельян, доедая пирожки.
— Ровным счетом ничего. Просто заберу твоего мерина, в компенсацию за убытки.
— Я заплачу. Сколько?
Он вытащил кошелек, который, заботами Тасмана чуть не лопался от денег. Глаза нобиля жадно блеснули.
— Можешь заплатить, но мерина я все равно заберу.
— Тогда не получишь ничего. — Последний пирожок исчез во рту Тревельяна. Он глотнул вина и сказал хозяину: — Ты мудрый человек, раз держишь серебряную чащу для достойных людей, для тех, кто пьет торвальское и может за него платить. А нищим сгодятся глиняные кружки.
«Не круто ли берешь?» — полюбопытствовал командор.
«В самый раз. Хвост мне не нужен, и эти двое отсюда не уедут».
Нобиль с малахитовой змеей осмотрел Тревельяна, задержавшись взглядом на его кинжале. Затем презрительно сощурился, сбросил накидку и снял перевязь с мечом.
— Надо проучить наглого рапсода, — сказал он будто бы самому себе. — У тебя острый язык, страж справедливости, но не острее моего клинка. Хочешь потанцевать со мной?
Это было формальным вызовом. Здесь, на Осиере; дуэль не являлась прерогативой одного лишь благородного сословия; всякий мог защищать свою честь с оружием в руках. Но по правилам и при свидетелях.
— Не откажусь. — Тревельян поднялся. — Но я один, а у тебя есть спутник. Скажет потом, что я зарезал нобиля подло, из-за угла... — Он кивнул хозяину: — Пусть твой парень сбегает к солдатам и позовет туана. Чем больше свидетелей, тем лучше.
— Согласен. — Нобиль, разминаясь, покрутил правой кистью, потом левой. Его товарищ успокоил лошадь, встал у ворот со скучающим видом. Но глаза у него бегали, осматривая площадку посреди двора, каждую выбоину на ней и каждый камешек. Тревельян не сомневался, что с этим типом тоже придется скрестить клинки.
Явился туан, мужчина средних лет в кожаном доспехе с имперским гербом. Осанкой и выражением лица он напоминал Альгейфа с его офицерами — та же привычка к власти читалась в глазах, и руки привычно лежали на рукоятях меча и кинжала.
— Из-за чего спор? — спросил он зычным голосом.
Противник Тревельяна ухмыльнулся:
— Мы не сошлись во мнениях, чья лошадь лучше.
— Это любой заднице понятно. — Офицер, повернувшись всем корпусом, оглядел Даута и каурого жеребчика. — Ну, дело ваше... кого помилует Заступница, тот и прав... Биться будете с кинжалами? Тогда клинки вон из ножен, и сходитесь!
Нобиль выхватил кинжал и, оказавшись в три шага рядом с Тревельяном, тут же ударил снизу, нацелившись в живот. Лязгнули клинки, на секунду оба дуэлянта замерли, пытаясь пересилить друг друга, потом отскочили, снова сошлись, и над двором поплыл звон и скрежет стали. Но продолжалось это недолго — после обмена дюжиной выпадов Тревельян отступил к столам и скамьям, а его противник — к коновязи.
Теперь они знали силу друг друга. Нобиль оказался настоящим мастером, и если он, в самом деле, был из Ночного Ока, то поручались ему задания особые, такие, где надо упокоить слишком прытких, которым не сидится в тихой камере. Фехтовал он в пейтахской манере, держа клинок острием к себе и перебрасывая его из руки в руку, но это могло быть обманом; наверняка такой искусник, зная приемы многих школ, как западных, так и восточных. Но на легкую победу он уже не надеялся. Это выдавали глаза — презрение в них сменялось настороженностью.
«Ловкий головорез, — заметил командор. — Ты уж, мальчуган, поаккуратней... Глотку проткнет, имплант не поможет».
Сблизившись на пару шагов, они начали кружить по двору, слегка согнувшись и делая плавные жесты, то опуская клинки, то отводя их в сторону, то направляя с угрозой к противнику. Солнце играло на блестящих серебристых лезвиях. Зрители молчали, но каждый по-своему: нобиль у ворот как будто скучал, туан следил за поединком с видом знатока, а содержатель харчевни и домашние, высыпавшие во двор, глядели на редкий спектакль со страхом и тайным ожиданием, когда же наконец прольется кровь.
Новая атака была внезапной, и, хотя Тревельян успел отпрыгнуть, лезвие полоснуло его чуть выше
