локтя. Царапина! Он толкнул противника плечом (правилами это дозволялось), и тот, не выдержав напора, покатился по земле. Но тут же стремительно вскочил, ощерился, заметил кровь, и стал мелкими шагами приближаться к Тревельяну. На лбу его выступила испарина, грудь вздымалась часто и неровно, бакенбарды слиплись от пота. Борцы выглядели одинаково рослыми, с длинными руками и крепкими мышцами, но Тревельян был явно посильнее более вынослив — его дыхание не сбилось, и утомления он не ощущал. В этой схватке время и жаркие лучи Ренура были ему верными союзниками.
Его враг был опытен и это понимал. Сделав несколько ложных выпадов, он снова ринулся в атаку, поднырнул у Тревельяна под рукой, зашел со спины и резко ударил кинжалом, целясь под лопатку, но пронзил лишь пустоту. Усмехнувшись, Тревельян отступил на шаг, глядя в лицо соперника, буркнул: «Похоже, мой конь все-таки лучше!» Щеки нобиля побагровели. Со свистом выдохнув воздух, он двинулся направо, заставив Тревельяна развернуться — так, что ворота оказались теперь позади него, а солнце светило в затылок. Смысл этого маневра был непонятен; возможно, враг терял контроль и уверенность в собственных силах.
— Когда ты умрешь, — сказал Тревельян, — я сложу балладу об этом поединке и назову ее «Торвальское против пибальского». Или лучше «Серебро против глины»? Тебе как больше нравится?
Он стоял, спрятав кинжал за спиной, перебрасывая из руки в руку и наблюдая за глазами противника. Когда в них вспыхнуло и разгорелось пламя ярости, он был готов. Нобиль рванулся к нему, грозя оружием, острие коснулось кожи у горла, и в ту же секунду клинок Тревельяна пронзил его сердце. Оттолкнув труп, он наклонился, потянул рукоять на себя, услышал, как что-то свистнуло у самого уха, почувствовал, как всколыхнулся воздух, и тут же приник к земле. Сзади раздалось отрывистое «Х-ха!». Тревельян вскочил, сжимая кинжал, обернулся и увидел, как обезглавленное тело второго нобиля валится вниз. Пронзительно, с ужасом, взвизгнула девушка — та, что подавала ему фрукты.
— Это отродье паца бросил в тебя нож, — сказан туан вытирая лезвие меча о накидку убитого. Он осмотрел клинок, убедился, что на нем нет следов крови, и сунул в ножны. Потом поднял руку: — Именем Светлого дома! Я, Альдер, благородный туан, свидетельствую, что рапсод... как твое имя?... Тен-Урхи?.. что рапсод Тен-Урхи убил нобиля, чье имя мне неизвестно, в честном поединке. Я забираю коня, тела убитых и все их имущество, дабы передать родичам покойных, если они появятся и докажут, как положено, родство. — Повернувшись затем к коновязи, офицер взглянул на жеребцов и ухмыльнулся: — Еще я свидетельствую, что конь рапсода могуч, как дракон нагу, и в сравнении с ним лошадь спорившего — жалкая кляча.
Тревельян поклонился:
— Благодарю тебя, мой господин. Ты спас мне жизнь.
— Благодари Заступницу. Если ты доплывешь до Оправы раньше меня, расскажи ей, как туан Альдер тебе помог, и пусть это зачтется во искупление моих грехов. Я пришлю солдат за телами, конем и повозкой.
С этими словами туан Альдер направился к воротам вышел со двора.
— Достойный человек! — сказал хозяин харчевни. — Он тут уже три сезона и всегда платит за свое вино. А мог бы и не платить!
— Достойный, — согласился Тревельян, зачерпнул не считая, монеты из кошеля и высыпал их в ладонь хозяина. — Наливай ему теперь только торвальское и купи для него самый красивый серебряный кубок.
Хозяин остолбенел, увидев пять или шесть золотых, потом начал благодарить и кланяться и, наконец, предложил:
— Твоя повозка разбита, так, может, возьмешь одну из моих? Я человек небогатый, но кое-что у меня найдется, и для тебя явыберу самую лучшую, мой щедрый господин! Она легка, как птичье перышко, колеса большие, прочные, сиденье мягкое, передок украшен бронзой, и сбруя при ней из толстой бычьей кожи, украшенной пурпуром. Прошу тебя, окажи мне честь, приняв ее! Как иначе ты отправишься в дорогу? Пойдешь пешком, имея такого коня? Боги меня не простят, если я допущу такое! А ты человек божий, ибо им угодна щедрость!
— Я согласен, — сказал Тревельян. — Только объясни мне, откуда у человека небогатого такая роскошная колесница.
— От молодого знатного нобиля, который пропил в моей харчевне и колесницу, и пару лошадей, и меч свой и все запасное платье.
— Это сколько надо выпить! — восхитился Тревельян. — Он что же, провел у тебя целый год?
— Нет, четыре дня, но пил не один, поилвсех прохожих и проезжих. А потом... да будет милостива к нему Таванна-Шихи... — хозяин описал над сердцем круг, — потом забрался на сигнальную башню и спрыгнул вниз. Говорят, от несчастной любви.
— Хорошая история для песни, — молвил Тревельян, тоже рисуя круг. — Ну, выводи свою колесницу!
В этом возке он на следующий день добрался до окраины Мад Дегги. Возок и, правда, был отличный, так что Тревельян не раз помянул несчастного влюбленного добрым словом. Его история казалась романтичной и заставляла вспомнить земную старину, Тристана и Изольду, Ромео и Джульетту, Лейлу и Меджнуна. Что-то искреннее, трогательное было в ней: все пропить, всех напоить и сигануть с высокой башни в любовном исступлении... Бесспорное свидетельство душевной широты! В текущую эпоху так на Земле не поступали, предпочитая ментотерапию, телепатическую чистку и другие методы, что избавляли от причинявшей горе страсти с полной гарантией. Впрочем, думал Тревельян, женщины тоже стали не в пример добрее, и теперь никто не гибнет от любви. Опять же и наука не стоит на месте... Если совсем уж край и к недотроге никак не подобраться, можно компьютерную копию соорудить. Хоть в виртуальном пространстве, а все-таки любовь!
Когда такие размышления надоедали, он совершенствовал свое искусство колесничего. Азы были ему известны: щелкнешь бичом слева — левый поворот, щелкнешь справа — правый, огреешь по крупу — значит, жми, лошадка, побыстрей, а если поводья взять на себя, то это означает остановку. Но, кроме этих основных сигналов, имелись и другие, которые он знал в теории, а Даут — на практике. Лошади ценились здесь не только за красоту, и выносливость и скорость бега, но также за ум; хорошо обученный конь понимал до тридцати сигналов, подаваемых голосом, щелканьем бича и натяжением поводьев. Похоже, Даут был с ними знаком и милостиво разрешал Тревельяну поудивляться его способностям.
Так час за часом они мчались вперед и вперед, обгоняя тяжелые, громоздкие, запряженные шестеркой фаэтоны, крестьянские телеги и торговые караваны с повозками, груженными тканью и бочками вина, посудой и амфорами с маслом для светильников, изделиями из бронзы и деревом ценных пород. Мимо проносились деревушки среди зелени полей, пилоны с древней мудростью, сигнальные башни, постоялые дворы с конюшнями, кузницами и водопоями; однажды попался воинский лагерь, окруженный высокими валами, рвами и площадками с утоптанной землей для тренировки солдат. Случалось, копыта Даута грохотали по мостам, переброшенным над реками и ручьями, многочисленными, но не широкими; по-настоящему крупные реки текли на западе и востоке, отделяя Полуденную Провинцию от соседних. Наконец впереди, между зеленой землей и синим небом, показалось что-то похожее на грозовую темную тучу. Вначале она выглядела узкой, размытой вдоль линии горизонта, но постепенно росла, тянулась к небесам, выбрасывала вверх остроконечные пики, подпиравшие облака. То был Кольцевой хребет, за которым лежали северные страны, обширный, дикий и лесистый Рингвар простиравшийся до зоны полярных болот, и маленькая Пейтаха с ее железными рудниками и мастерскими, где делали лучшее в этом мире оружие.
Дорога пошла вверх, и вскоре показался город, стоявший на плоском отроге хребта — скопище белых, серых и розовых домиков, будто притулившихся на великаньей ладони. Над черепичными крышами возносились башенки дворца правителя, купол храма Трех Богов еще какие-то башни и шпили, казавшиеся совсем крохотными на фоне величия гор. В среднем Кольцевой хребет достигал трех-четырех километров, но отдельные вершины дотягивались до пяти и даже шести, причем каких либо дорог в горах, проходящих по ущельям и перевалам не было ни сейчас, ни в древности. Возможно, их удалось бы построить, затратив на это столетия, но природа решила эту проблему: в гигантской стене хребта было шесть опять же гигантских разломов, каньонов, пробитых реками и тянувшихся из Семи Провинций к другим обитаемым