убежала на кухню.
Там она долго хлопала дверцей холодильника, шуршала бумагой и звякала бутылками, ожидая, что из комнаты вот-вот донесется нетерпеливый окрик. Но там было тихо, и минут через пять Полина наконец решилась взглянуть на гостеприимного хозяина.
Хотя она и ожидала именно такого эффекта, но все-таки при виде лежащего на диване Платона её сковало какое-то необъяснимое оцепенение. Полина стояла под аркой между кухней и гостиной и чувствовала, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой.
«Ну-ка, очнись!» — сердито скомандовала она себе, но команда не произвела никакого воздействия.
Вернее, произвела, но это воздействие было не мобилизующим, а наоборот — расслабляющим. Полина почувствовала, что её начинает бить озноб и что колени у неё подкашиваются.
Напрасно она уговаривала себя, что сейчас совсем не время для истерики, что надо бежать отсюда как можно скорее… Губы у неё дрожали, зубы стучали, горло сжималось, и вдобавок ко всему из горла вырывались какие-то дурацкие всхлипы, напоминающие кошачий кашель.
Полина не могла понять, долго ли это длилось. Она пришла в себя только оттого, что Платон вдруг зашевелился и стукнул ногой о диванный подлокотник — как ей показалось, стукнул с яростью.
«Дорыдалась! — ахнула она. — Сейчас проснется!»
Но он не проснулся, а только перевернулся на спину и сразу захрапел так, что Полина могла бы теперь не то что всхлипывать, но даже петь: все равно это не оказалось бы громче, чем его богатырский храп.
Она схватила свой рюкзак и бросилась к двери. Но тут же остановилась.
«И куда я пойду?» — подумала она.
Теперь, когда казавшаяся единственной цель была достигнута и Платон спал, Полина наконец поняла, что деваться ей в общем-то некуда.
За окнами не было видно ни зги и, кажется, поднялась метель. В дубленке она замерзнет в течение первых десяти минут. Если наденет огромные унты и волчью шубу, то не сделает больше десяти шагов. Как добраться до города, она понятия не имеет. Обратного билета у неё нет, денег на него — тоже.
В общем, она сама сделала все для того, чтобы сейчас оказаться в безвыходном положении, и так ей и надо.
Подумав все это, Полина повыше подняла воротник дубленки, пониже натянула валяную шапочку и открыла входную дверь.
Глава 6
— Нет, я, конечно, всегда знала, что бабы дуры, но не до такой же степени! — Изабелла погасила сигарету в огромной, как лохань, хрустальной пепельнице и, поудобнее устраиваясь в велюровом кресле, поджала под себя длинные красивые ноги. — Тебе сколько лет?
— Двадцать, — ответила Полина. — С половиной.
— Ну, с виду-то больше шестнадцати не дашь, но если двадцать с половиной, то пора бы уж и соображать. Ты каким местом подумала, когда к незнакомому мужику черт знает куда летела?
Голос у Изабеллы был приятный, потому что мелодичный. И лицо у неё было приятное, хотя и немного жестковатое, все состоящее из резких линий. Точнее, оно было не столько приятное, сколько необычное — из-за совершенно необычных глаз. То есть по форме-то они были как раз обычные — якутские, раскосые — но вот цвет… Большие черные зрачки опоясывались широкой голубой радужкой, и это небывалое сочетание черного с голубым придавало Изабеллиным глазам какое-то удивленное выражение. Сама она, несмотря на очевидную ухоженность, выглядела все же лет на тридцать пять, а вот глаза казались совсем молодыми.
— Могла ты не жопой, а головой подумать? — повторила она.
— Могла… — пробормотала Полина. — Но и в голову мне тоже не пришло, что ему от меня этого может быть надо…
— А чего же ему от тебя ещё может быть надо? — засмеялась Изабелла. От смеха её лицо сразу утратило резкость и стало таким же, как глаза — девически-удивленным. — Это же мужик, — объяснила она. — Чего ещё он может хотеть?
Она произнесла это таким тоном, словно растолковывала несмышленному ребенку, что солнце по утрам восходит, а по вечерам заходит, и это всегда было так, и по-другому быть не может.
— Ну, — вздохнула Полина, — я думала, он хочет, чтобы я мозаику у него в доме сделала.
— Мозаику! — фыркнула Изабелла. — Разве может мужика твоя мозаика интересовать? Его то интересует, что у тебя между ног, а все остальное ему по фигу.
— Наверно, — снова вздохнула Полина.
— Не наверно, а точно, — кивнула Изабелла. — Да ты ешь, ешь, — спохватилась она, — а то смотри, индигирка растаяла совсем. Или тебе сырая рыба не нравится?
— Очень нравится, — сказала Полина. — Просто у меня аппетита совсем нету, Иза, ты не обижайся.
Индигирка — закуска из нарезанной мелкими кубиками и политой маслом рыбы, той самой, живозамороженной, — была чудо какая вкусная, но есть Полине совершенно не хотелось.
— Это у тебя отходняк, — авторитетно заявила Изабелла. — Да плюнь ты на него, не трахнул же. Ты молодец, — улыбнулась она. — Лихая девка!
— Лихая… — Полина шмыгнула носом. — Если бы он чуть-чуть потрезвее был…
— Да, пьяный он совсем никакой, — согласилась Иза. — Это у нас национальное бедствие, — объяснила она. — У нас какого-то фермента в крови нет, алкоголь вообще не расщепляется.
Что-то такое про отсутствующий в крови северных народов фермент, с помощью которого должен расщепляться алкоголь, Полина тоже слышала. Но сейчас ей было не до ферментов. Иза была права: она действительно начала отходить от всего, что с нею произошло, и настроение у неё от этого теперь было такое, что хоть о стенку бейся головой — на грани апатии и истерики.
Это началось с той самой минуты, когда Полина разглядела в ледяной метели тусклый огонек и поняла, что это светится какое-то окно. Удивительно, что она смогла это понять: через пять минут после того, как она вышла из Платонова дома, Полина чувствовала, что у неё уже нет никаких мыслей, потому что вся она состоит из сплошного льда и в голове у неё тоже не мозги, а лед.
Поэтому ей уже все равно было, кто живет в этом доме со светящимся окном, что он скажет, увидев под дверью незнакомую девицу и услышав её идиотские объяснения… У неё и губы-то не шевелились, чтобы что-нибудь объяснять.
К счастью, женщина, открывшая дверь, к которой Полина кое-как добралась по узкой полурасчищенной дорожке, ничего спрашивать не стала. Она ахнула, схватила Полину за шиворот и мгновенно втащила в дом.
И вот теперь второй час воспитывала, не забывая подливать водку и подкладывать закуску, хотя Полина почти не ела и не пила.
— А если б ты не на меня нарвалась? — в который раз спросила Изабелла. — Во-первых, могла вообще ни на кого не нарваться, ведь насмерть тогда замерзла бы! Поселок-то пустой еще, только-только дома построили. Мы с Петюней, можно сказать, одни тут живем.
— Но и Платон ведь живет, — вяло заметила Полина.
— Платон живет! — хмыкнула Иза. — Это называется не живет, а подживает. Девок он сюда возит, от мамаши подальше. В доме-то, кроме дивана, и мебели ещё нет, неужели не заметила? А во-вторых, если б тебе кто-то из его шестерок попался, то тебя бы тут же под белы рученьки — и обратно к Платону Федотычу. Думаешь, кому-то охота на свою задницу неприятности из-за тебя получать?
— Иза, а сюда такси можно вызвать? — спросила Полина. — Я бы прямо сейчас уехала…
— И куда же, интересно, ты бы уехала? — насмешливо поинтересовалась Изабелла. — В аэропорт?
