если возникает какая-нибудь любовная тема, то совершенно невпопад, вроде этой истории с мальчиком. Я чувствую себя неимущей, у которой может только отняться, ты понимаешь? — Эти слова она произнесла с неожиданной страстью, хотя мысль пришла ей в голову только сейчас. — Как Соня в «Войне и мире», правильно Наташа Ростова говорила!
— Я про Соню, правду сказать, не помню, — сказала мама. — Может, в «Войне и мире» так оно и есть… Но кто тебе сказал, что ты такая же, как та Соня?
— Я сама это знаю, — ответила Ева. — Моя жизнь подтверждает это каждый день, и кто мне что должен говорить?
— Человек сам создает свою жизнь, — не согласилась мама. — И никто меня не убедит, что это не так.
Это не всегда так, — мягко возразила Ева. — Может быть, время изменилось — не знаю… Ну что ты мне предлагаешь делать — на выставки ходить, на театральные премьеры? Чтобы жизнь была интересной… Я и так хожу, но это ничего не меняет, совершенно ничего! Да, в конце концов, никому просто не интересно, что я там видела на этих выставках. Все равно каждый испытывает потребность только в том, что способен увидеть сам, а все остальное ему ни к чему.
— В жизни ничего не происходит само собою, — медленно произнесла Надя. — Только в ответ на твое усилие. Если ты можешь его совершить — все у тебя будет.
— Я просто не знаю, в каком направлении его совершать, — улыбнулась Ева. — И поэтому не вижу в нем смысла. Я делаю все, что в состоянии делать: живу, работаю как могу, что-то читаю, о чем-то думаю, кого-то люблю… Я такая, как есть. И такая, как есть, я никому не нужна. Ладно, мама, все не так печально! — засмеялась она. — В
конце концов, не обязательно всем женщинам выходить замуж! Если бы я встретила такого человека, как папа, я бы ни минуты не сомневалась. Если бы он так меня полюбил, — уточнила Ева. — А просто так, лишь бы выйти… Зачем?
— Хотя бы затем, чтобы иметь детей, — вздохнула Надя.
— Для этого не обязательно выходить замуж, — заметила Ева.
— Ну и родила бы, — спокойно сказала Надя. — Пора уже, годы-то идут. Тридцать два — не восемнадцать, тянуть больше нечего.
Ева слегка опешила от этих слов. А она-то считала, что мама даже опасается, как бы ее неудачница-дочь не родила без мужа! Но вообще-то ясности и трезвости Надиного ума удивляться не приходилось, и с чего это она взяла, что мама мыслит так примитивно?
— Смотри, — улыбнулась Ева. — Ведь и правда рожу, будете знать!
Разговор о детях зашел у нее с Денисом еще в самом начале — еще когда в их отношениях чувствовалась страсть. Точнее, чувствовалась страсть в его отношении к ней…
В общем-то это был разговор даже не о детях. Это был неожиданный для Евы разговор.
Встречались они редко и по-прежнему в гарсоньерке, хотя с того дня, как Денис сказал о своем намерении разменяться с родителями, прошло уже два месяца. Но больше он об этом с Евой не заговаривал, а сама она не спрашивала.
«Наверное, это не так просто, — говорила она себе. — Он же сказал: распашонка, а не квартира. Наверное, ее за пару месяцев не разменяешь».
Но все это она говорила себе, только когда он уходил. Наедине с ним ей было не до рассуждений и размышлений.
Денис одевался, а Ева сидела на бабушкиной кровати — на белой льняной постели, которую постелила к его приходу, — и смотрела на него. Он торопился, не попадал в штанины и смешно прыгал на одной ноге.
Сразу, как только пришел, Денис предупредил, что ровно через два часа должен быть на метро «Сходненская», потому что приятель принесет ему какие-то особенные горные лыжи, на которых они тут же поедут кататься в Братцевский парк. Но «Сходненская» от «Аэропорта» хоть и далеко, но не слишком, и есть прямой автобус, так что пусть она не волнуется, он успеет.
Ева с трудом подавила вздох разочарования. Последний раз они виделись с Денисом у нее на дне рождения, да и то ведь при всех… А теперь уже начинался апрель. Она так ждала этой встречи, и вдруг все оказывается таким торопливым, скомканным…
— Кто мог думать, что до апреля снег будет лежать? — говорил Денис, застегивая ширинку. — Просто повезло! Коля с Эльбруса вернулся, лыжи как-то умудрился не сломать, — улыбнулся он. — Выходит, и мне покататься доведется. А лыжи у него отличные, из Швейцарии привезены.
Он не извинялся перед нею за то, что уходит так быстро, а просто рассказывал о своих планах на день. Но почему, собственно, он должен перед ней извиняться? Разве человек должен извиняться за то, что живет так, как хочет? Правда, сама она готова была отменить все свои планы, если бы он сказал… Например, сказал бы: поедем вместе, посмотришь, как я буду кататься! Но, с другой стороны, это же глупо. Ну что, она будет стоять на горе и смотреть, как он съезжает вниз? Так что обижаться, во всяком случае, было не на что.
— Ева, — сказал Денис, подтягивая носки, — я, знаешь, хотел тебя предупредить. Я как-то неловко себя чувствую, потому что мне кажется, что ты меня не совсем правильно понимаешь.
Он сказал это совершенно обычным голосом — таким, каким только что рассказывал о швейцарских лыжах, — и сердце у Евы оборвалось на его последней фразе. Что значит — она не понимает? Ну конечно, он наконец почувствовал ее неумелость, растерянность, неопытность!..
— Я имею в виду, что ты слишком многого, по-моему, от меня ожидаешь, — уточнил Денис, поднимая голову и глядя в ее испуганные глаза. — В смысле будущего. Я, понимаешь, совершенно не собираюсь жениться. То есть когда-нибудь собираюсь, конечно, — оговорился он, — но это, честно скажу, в очень отдаленной перспективе.
— Но… — Ева чувствовала, что говорит хрипло — от волнения. — Но, Диня, разве я… Я вообще не думала, то есть я не думала так определенно, и никаких планов… Зачем ты так! — воскликнула она, чувствуя, что сейчас расплачется.
Ну не обижайся, милая ты моя, не обижайся! — Он подошел к кровати, погладил ее по голове и поцеловал в растрепавшиеся волосы. — Может, я сам тебя неправильно понял, но я же должен был… Я себя плохо бы чувствовал, если бы не предупредил. Хоть ты и не девочка восемнадцати лет, а все-таки. Или именно поэтому! — добавил он. — Я же не знаю — может, ты ребенка хочешь родить, а у меня и в мыслях нет… В общем, я должен был тебе честно сказать, иначе я себя бы не уважал. — И, чуть внимательнее всмотревшись в ее глаза, в которых слезы стояли огромными светлыми каплями, он добавил уже совсем другим тоном: — Ну Евочка, милая, не обижайся ты на меня! Мне с тобой очень хорошо, поверь, ты так сразу чувствуешь, чего мне хочется… И мы с тобой будем, ты не волнуйся. Я просто должен был предупредить. Я тебе отзвоню на днях, встретимся опять, ладно?
С этими словами он обнял Евины плечи, прижал ее голову к своему животу. Она щекой почувствовала твердые сплетения мышц и его дыхание — чуть учащенное, взволнованное.
— Я побежал, моя хорошая, да? — сказал Денис. — Да не вставай, не вставай, — добавил он, заметив ее движение. — Я сам дверь захлопну.
Он поцеловал ее еще раз — в губы, таким медленным и страстным поцелуем, что Ева даже подумала: сейчас он останется… Но уже через минуту хлопнула входная дверь, потом загудел лифт на лестнице.
Такой был разговор о детях — если так можно было его назвать. Больше они на эту тему не говорили. Да и о чем говорить? Денис сразу высказал свое отношение более чем ясно и ни разу не дал понять, что оно переменилось.
Встретились они тогда через три дня, снова в гарсоньерке, и Ева долго не могла забыть этого свидания — из-за той горячей, неуемной Денисовой страсти, которой были проникнуты эти часы наедине. И из-за того, что сама она впервые почувствовала во время близости не боль, а наслаждение — такое сильное, которого даже ожидать от себя не могла.
«Пусть так, — думала она, лежа рядом с Денисом, вдыхая острый запах его разгоряченного тела и чувствуя, что во всем ее теле еще трепещет отзвук собственного наслаждения. — Пусть все так и будет. Надо же как-то жить каждый день, как-то соотносить свою любовь с повседневностью. Все равно я этого не
