Надя едва дождалась этих праздничных выходных. Последние дни просто считала по пальцам, и они тянулись бесконечно. И вот — Витька приехал один…
— Ну что ты на меня так смотришь? — мрачно сказал он, встретив Надин взгляд. — Думаешь, все так просто — сел и поехал?
— А разве так трудно? — едва сдерживая дрожь в голосе, спросила Надя. — Три часа всего на автобусе…
— Это мне три часа, — заметил Витька. — А ему побольше будет. Он же иностранец, между прочим, забыла?
Надя и в самом деле забыла обо всем: иностранец, не иностранец, легко, трудно… Она помнила только каждое его слово, и его взгляд, и глаза — глубокое, прозрачное море у самого своего лица.
— Да не переживай ты так, — смягчился Витька. — Ну, привезу я его зимой. Может, даже до каникул еще подъедем, перед сессией. На новогодние праздники будет же пару дней. Нельзя ему так часто, — оправдывающимся тоном объяснил он и добавил, бросив быстрый взгляд на Надю: — И вообще, может, лучше б ему совсем не приезжать тогда…
Но этих слов она уже не слышала. Что ж, выходит, надо еще ждать. Три месяца ждать! Какую часть составляют три месяца из семнадцати лет? Огромную, совсем не такую, как, например, из тридцати…
— Я ему тогда письмо напишу, — сказала Надя. — Передашь?
— Не надо! — тут же ответил Витька. — Он тоже тебе хотел написать… Ни к чему это, Надюшка, ты вот меня послушай! Ты взрослая уже, должна понимать. Ничего, кроме лишних неприятностей.
И она стала ждать — и дождалась. Адам действительно приехал в первые январские дни, сразу после Нового года, Витя не зря обещал.
Только все было совсем не так, как она ожидала. Наде казалось, что день приезда Адама будет каким-то особенным днем, совсем не таким, как другие. Что сразу раздастся его нетерпеливый звонок, или даже просто распахнется дверь, он вбежит в комнату, застынет на пороге, а она… Что она — Надя не знала, но чувствовала, как от одной только мысли об этом сердце у нее замирает.
О том, что Адам уже приехал, она узнала от мамы.
— Галя утром за смальцем забегала, — сказала за завтраком Полина Герасимовна. — Забыла, говорит, что смалец кончился, а тут хлопцы приехали, не бежать же на базар.
— Что, кавалеры Надюшины приехали? — улыбнулся, не отрываясь от «Черниговской правды», отец. — Ну, теперь пойдет гулянка! Куда только ходить будете, а? — подмигнул он дочери. — Танцы ж ваши на зиму закрыты.
Они позавтракали, отец ушел к себе на кожевенный завод, несмотря на посленовогодние выходные, мама в школу, и Надя осталась дома одна. Тишина стояла в квартире, привычная глубокая тишина, усиленная снежным светом за окнами и белыми шапками на голых ветках каштанов.
Неудачно повешенный шарик упал с высокой новогодней елки, разбился об пол. Надя вздрогнула: неожиданно прозвучал этот звон в тишине. Адама все не было, хотя тетя Галя уже наверняка тоже накормила их с Витькой завтраком. И что же он там делает сейчас?
Можно было, конечно, пойти к соседям самой, раньте она так непременно и сделала бы. Но сейчас ее словцо оцепенение охватило.
«Почему он не приходит? — думала Надя, машинально теребя елочную ветку, с которой только что упал серебряный шар. — Занят или стесняется меня? Или просто не хочет меня видеть?»
Кровь приливала к щекам от этих мыслей, и Надя не могла себя заставить думать о чем-нибудь другом. Да и не хотела…
Так прошел день и начался вечер, сгустились за окном ранние зимние сумерки.
За весь день Надя ни разу не вышла на улицу. Только прислушивалась, не хлопнет ли соседская дверь. Но на лестнице было тихо, и она не знала уже, что думать.
— Мусор не выкинули с утра, — вспомнила вечером мама. — Или не было мусоровозки?
— Не было, — машинально кивнула Надя. — Праздники же.
— Значит, вечером будет. Вынеси, Надя, ведро, — сказала Полина Герасимовна. — А то я селедку в обед чистила, провоняет до завтра.
Теперь, к вечеру, Надя уже с трудом сдерживала слезы и боялась, что мама вот-вот это заметит. Он приехал — и не заходит, никак не дает о себе знать! Не хочет ее видеть… Поэтому она даже обрадовалась возможности выйти из дому.
Мусоровозка останавливалась далеко от дома, в соседнем дворе, мороз стоял настоящий, новогодний, поэтому Надя накинула свою кроличью шубку, влезла в большие белые валенки, которые они с мамой всегда надевали, когда надо было выскочить ненадолго — в погреб или мусор вынести.
Первые звезды уже показались на небе — острые, яркие, как будто нацарапанные на темной синеве. Надя шла по расчищенной дорожке к соседнему дому, смотрела на небо, и звезды дрожали в ее глазах, расплывались.
И потом расплывались — когда, слегка замерзнув, она бежала по дорожке обратно, держа в руке пустое ведро и другой рукой утирая слезы. Она даже остановилась на минуту внизу, в подъезде, потому что никак они не утирались, набегали снова.
Из-за слез Надя даже не сразу расслышала, как хлопнула дверь на втором этаже, как, помедлив мгновение, застучали по лестнице шаги. То есть услышала сразу, но не сразу поняла, чьи ноги торопятся к ней по деревянным ступенькам.
Адам остановился в двух шагах от нее. Надя видела, как блестят его глаза в темноте подъезда.
— Надечка… — произнес он наконец. — Ты… Как же я… На что ж я целый день ждал?
Так пронзительно прозвучал его голос, и эта не обыкновенная буква «л», и так светились его глаза… Надя почувствовала, что больше не может сдерживать слезы и они бегут по щекам бесконечными дорожками.
Еще через мгновение Адам обнял ее, прижал к себе; распахнулась белая шубка… Он был в каком- то особенном свитере — очень тонком, через который чувствовалось все его тело, дрожащее от любви и нетерпения. Надя чувствовала щекой, прижатой к его груди.
— Я все думал, весь день думал… — торопливо шептал Адам, целуя ее — в лоб, в волосы, в висок; она никак не решалась поднять глаза. — Все о тебе, коханая моя! Но хотел даже уехать…
— Почему? — Ее так удивили эти слова, что она наконец взглянула ему в лицо. — Почему же ты хотел уехать?
— Я боялся… Боялся, что для нас… для тебя будет кепско! Но не мог уехать, тебя не повидав. Надечка, как же я тебя люблю, как тосковал по тебе!..
Она ничего не поняла из его слов, кроме этих, последних — что он любит ее и скучал. Всего остального она просто не слышала.
— Ты не уедешь? — спросила она, глядя снизу прямо в его светлые чудесные глаза. — Не уедешь, Адам?
— Я побуду, два дня побуду, — сказал он. — Больше не получится, но два дня буду с тобой. — Вдруг он улыбнулся. — Мне кажется, как будто пахнет и сейчас теми цветами…
— Какими? — удивилась Надя.
— Какими тогда пахло, когда мы по Валу гуляли. Я не знал, как они называются, а ты мне однажды сказала, помнишь? Маттиола! Душу томит запах…
— Помню, — засмеялась Надя. — Только сейчас ведром мусорным пахнет!
Ей вдруг стало легко и спокойно. Он приехал, он любит ее, он помнит каждую минуту, которую они провели вместе, так же ясно, как помнит она. Даже цветы эти помнит! И о чем же грустить? Два дня, о которых он сказал, показались ей такими же бесконечными, как те две недели в августе. Или, может быть, она просто не расслышала, сколько дней…
— Ты замерзла, Надечка? — спохватился Адам. — Без шапки вышла… Свежа в пыли снегов! Я люблю ваши стихи, — добавил он.
Надя не узнала стихов, о которых он говорил, но это было не важно.
— Пойдем, пойдем, — сказал Адам. — Заходи сейчас? Пани Галина украсила елку, почти как у нас на Рождество… Знаешь, как у нас в Кракове красиво на Рождество!
