умею, и почему в таком случае не согласиться с ним?»
О ребенке она тогда вовсе не думала — только о Денисе.
— Да нет, мама, — сказала Ева, придвигая к себе тарелку с молочным супом. — Какие дети? У детей должен быть отец, разве нет? Я вот не представляю, как бы я без папы росла. С ним ведь все совсем по-другому… И зачем мне вообще рожать — чтобы плодить себе подобных? Сомневаюсь, чтобы они сказали мне за это спасибо. Нет, но какова мамаша у этого мальчика! Ей, видите ли, не нравится, что у сына взгляд какой-то не такой!
Последнюю фразу Ева произнесла уже веселым тоном — и понятно было, что разговор окончен.
Глава 11
Полинка поступила в Строгановское просто с ходу. Конечно, Ева всегда знала, что сестра у нее талантливая, но даже она удивилась легкости, с которой все произошло. Да и все они опомниться не успели, как уже оказалось, что вступительные сданы на пятерки и можно всем прекратить волноваться по пустякам.
Именно так обозначила свое поступление Полина уже после первого экзамена по рисунку.
— Что это вы, в самом деле, сидите как на свадьбе? — с порога засмеялась она, явившись наконец домой.
Было уже часов десять вечера, а на экзамен она ушла с утра — и с тех пор ни слуху ни духу.
— Полинка, ну, паршивка, почему ты не позвонила хотя бы! — воскликнула Ева. — Мы волнуемся, ждем… Когда экзамен закончился, а?!
А чего звонить? — пожала плечами милая сестрица. — Все равно оценки завтра скажут. И вообще, что это вы волнуетесь по пустякам? Да сдала я, все сдала! Поставили кувшин — нарисовала кувшин, очень даже натурально. Ну что я, кувшин не нарисую?
Ее раскосые черные глаза хитро сверкали из-под рыжей челки. Полинка то ли любовалась родительским волнением, то ли смеялась над ним.
Она очень похожа была на папу. Глаза вообще точь-в-точь — как черные виноградины. Непонятно только было, в кого природа наградила ее пышными рыжими волосами. Правда, бабушка Миля считала, что в нее.
— Я тоже рыжая была в детстве, — говорила она. — Потом поумнела и потемнела.
Но Полинка что-то никак не переставала быть рыжей. Наверное, ума не прибавлялось.
Кувшин она, конечно, вполне могла нарисовать. Не зря же считалась одной из лучших в художественной школе и уже даже поучаствовала однажды во взрослой выставке на Кузнецком, на открытие которой Гриневы ходили всей семьей.
— Юра и то звонил два раза, а у них сейчас ночь, между прочим, — укоризненно заметил Валентин Юрьевич. — Не стыдно тебе?
— Стыдно! — радостно призналась Полинка, чмокая отца в щеку. — Я теперь тоже всегда ночью буду вам звонить!
Ну как с ней было разговаривать, и как было на нее обижаться? Любые благостные чувства мгновенно вызывали у Полинки ехидную, хотя и не злую насмешку, и язычок у нее был — не дай Бог!
Но поступила она, по ее словам, «пулей», так что и разговаривать было, собственно, не о чем. И на следующий же день после поступления, в субботу за завтраком, огорошила родителей очередным известием — как раз из тех, которые мгновенно разрушают общее умиление.
— Все? — спросила Полина, глядя в успокоенно-счастливые родительские глаза. — Выполнила я вам свой гражданский долг? А теперь, милые родственники, я просто обязана отдохнуть! Уж всякий нормальный человек от скуки бы помер, так долго пай-девочку изображать, а я — гляди ты… Короче, уезжаю я от вас на мыс Казантип и буду скитаться по степям не хуже Велимира Хлебникова! И раньше сентября вы меня не ждите, — объявила она.
— Куда-куда? — поинтересовалась Надя. — На какой, говоришь, мыс?
Голос у Нади был более спокойный, чем можно было ожидать от матери, семнадцатилетняя дочь которой собирается скитаться по степям. Правда, им всем было не привыкать к Полинкиному свободолюбию и к тому, что она сама принимает решения, а их только ставит в известность.
— Ка-зан-тип, — повторила Полина. — На Азовское море. Ну, и далее везде. Говорю же, вроде Хлебникова.
— И с кем ты едешь, позволь узнать? — спросил отец; его голос звучал более напряженно, чем Надин.
— С большим творческим коллективом, — ответила Полина. — Человек семь пока, но, может, еще набегут. Да ладно, пап, не волнуйся, — смягчила она тон. — Ну, едем на этюды, что такого? Первый раз, что ли?
Конечно, на этюды она ехала не в первый раз. Но до сих пор «творческий коллектив» осваивал все-таки ближнее Подмосковье, да и длились поездки недолго. А тут — на Казантип, да еще на два месяца…
— А это обязательно? — спросила Ева. — Вот именно этим летом скитаться по степям? Все-таки ты поступала, устала…
— Ничего я не устала, — покачала головой Полина. — И вообще, мне это надо, понимаешь? Я так хочу, потому что мне так надо.
— Надо так надо, — завершила разговор мама. — Когда вы едете?
Все-таки как-то… — сказала Ева, когда Полинка уже вышла из кухни и болтала с кем-то по телефону, отец отправился в гараж что-то чинить в машине, а они с мамой убирали посуду. — Как ты легко ее отпускаешь! Неужели не волнуешься?
В Евином голосе слышалась даже легкая обида. Действительно, что это такое? Попробуй она скажи, что едет куда-нибудь, начнутся расспросы, разговоры, в маминых глазах непременно мелькнет тревога. А тут малолетняя, можно сказать, девчонка объявляет, что едет невесть куда невесть с кем, — и ничего, никому и в голову не приходит запретить!
— Волнуюсь, — ответила Надя. — Но что можно сделать? — И, поймав уязвленный Евин взгляд, она пояснила: — Ей действительно так надо, она же не притворяется. — По Надиному лицу скользнула улыбка. — Я, знаешь, впервые от нее эти слова услышала, когда ей два года было. Она же у нас ранняя умница, в годик уже вовсю болтала… А ты не помнишь?
— Помню, — кивнула Ева. — Что в годик болтала, это помню.
— Ну, и все остальное — тоже ранняя. Да, так вот, ей два года было. Мы с ней пошли гулять — в парк Горького собирались ехать, нарядила я ее как куколку, помнишь, такое васильковое пальтишко было у нее? И я с соседкой остановилась у подъезда, упустила ее из виду на минуту. Оборачиваюсь — стоит посреди огромной лужи, все пальто в грязи, а она ногой топает и внимательно так наблюдает, как брызги разлетаются! Я к ней — Полина, что ты наделала, посмотри на свое пальто, выйди из лужи сию секунду! А она так спокойно на меня смотрит и говорит: зачем ты мешаешь, мама, мне так надо! И таким тоном, что я просто опешила — не знала, что и сказать…
Ева засмеялась, представив себе эту картину. Что ж, сказать и в самом деле было нечего — и тогда, и сейчас.
— Я за нее волнуюсь, — повторила Надя. — Но понимаю, что сделать ничего нельзя. По-моему, она не всегда сама этим руководит — тем, что ей бывает надо… Так что пусть едет. Да она нас, кстати, и не спрашивает, — добавила она.
— Ты, наверное, тоже такая была… — медленно произнесла Ева. — Ну конечно, в кого она еще такая? Не в меня же!
— Я? — усмехнулась Надя. — Не знаю, может быть… Я уже забыла.
Адам не приехал на Октябрьские праздники, как обещал.
