знаете, стояла сегодня в этой церкви и вспомнила… — вдруг оживилась она. — Вспомнила стихи, Мандельштама стихи, очень хорошие. Я только первую строчку забыла, но они как раз про это, по-моему. Там тоже он в церкви стоит, потом что-то такое про торжественный зенит, а потом: «…свет в круглой храмине под куполом в июле, чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули о луговине той, где время не бежит…» Может, мы за этим сюда и приехали? — засмеялась она. — Может, отсюда ее лучше видно, эту луговину?
Ей действительно стало легче, когда она вспомнила эти, словно под куполом звенящие, строки. А внимательный, серебряный Артемов взгляд сливался с ними, вмещал их в себя, и поэтому Еве легко было с ним говорить о том, что сама она едва осознавала.
И вдруг она заметила паутинку! Ту самую, прозрачную паутинку бабьего лета, которую уже привыкла считать выдуманной, несуществующей. Она даже здесь, в лесу, за весь день не видела ни одной.
— Артем, смотрите, вот же она! — невольно воскликнула Ева. — Вот — паутина, летит!
— Какая паутина? — тряхнув головой, удивленно спросил Артем.
Серебряная, почти невидимая длинная паутина зацепилась за ветку и за его волосы. Ева вдруг совершенно по-детски испугалась, что вот сейчас он дернется и оборвет эту тонкую нить, и та исчезнет в прозрачном вечернем воздухе, как будто ее и не было никогда.
— Да вот же, вот она! — повторила Ева и, быстро шагнув к нему, протянула руку к ветке, за которую зацепилась паутина. — Погодите, Артем, не двигайтесь, а то порвется!
Она осторожно отцепила паутинку от ветки и от его волос, мимолетно почувствовав рукой, что они жесткие, как стальная проволока. Прозрачная нить лежала теперь у нее на ладони. Ева пальцем прижала ее к тонкому колечку — маминому подарку на шестнадцатилетие. В колечко было вставлено два крошечных бриллианта, один с внешней, другой с внутренней стороны — так, что второй, как будто на ладони лежащий бриллиантик не был виден снаружи. Теперь к нему и была прижата едва заметная серебряная нить.
И тут она наконец почувствовала неловкость. Что это с нею, в самом деле? Стоит взрослая женщина, при-пожиленная даже, как Галочка сказала, учительница к тому же — и показывает ученику какую-то дурацкую паутину! Что он должен о ней думать?
Но Артем уже протянул руку, коснулся кончиками пальцев паутины, прижатой к Евиному кольцу.
— А вы не видели раньше? — спросил он, и в его голосе Ева не услышала насмешки. — Они же по всему лесу летают, у вас прямо к щеке одна…
Он сделал какой-то быстрый, порывистый жест, и Еве показалось, что он сейчас коснется ее щеки. Но Артем опустил руку, отступил на шаг назад.
Молчание, в котором они стояли друг против друга над рекой, отделенные от всех крутым спуском к берегу и невысокой стеной кустов, сделалось неловким.
— Кажется, дождь сейчас пойдет, — сказала Ева. — И холодно становится, вы чувствуете?
Она поежилась, застегнула верхнюю пуговицу на длинном светло-сером плаще и накинула широкий капюшон. Короткая стеганая куртка была расстегнута у Артема на груди, но он ее не застегнул, по-прежнему неподвижно стоя под склоненными ветками кустов и держа руки в карманах.
— Сбывается прогноз, — добавила Ева, снова пытаясь развеять неловкость молчания. — Жаль, конечно, что в Ясную Поляну не удалось съездить этой осенью. А вы читали что-нибудь Аксакова? — поинтересовалась она.
Читал, — помедлив, произнес он. — Про Тему и Жучку. И про аленький цветочек Ева не могла понять, что звучит в его голосе, но чувствовала напряженность его интонаций. Он наконец щелкнул зажигалкой, закурил.
— Пойдемте, Артем, — сказала она. — Электричка в восемь, а сейчас уже половина седьмого. Пока соберемся, пока до станции дойдем…
— А откуда вы знаете, который час? — спросил он, поднимаясь перед Евой вверх по узкой тропинке. — Осторожно, Ева Валентиновна!
Ева не успела ответить на его вопрос, потому что оскользнулась на сырой земле и чуть не упала. Он быстро протянул ей руку, но Ева в последнюю секунду успела схватиться за куст, и его рука повисла в воздухе.
— Ниоткуда, — ответила Ева. — Я сама не понимаю, как это знаю. Просто чувствую, и все.
— Как цветок, — помолчав мгновение, сказал Артем.
— Или как курица! — засмеялась она. — Курица всегда в одно время на насест забирается. Во-он наши стоят, — помахала рукой Ева. — Слава Богу, никто не потерялся, кажется.
Разбредшиеся по лесу ребята постепенно собирались у «Избушки на курьих ножках». Но двое из них никак не появлялись, времени до электрички оставалось мало, Ева стала беспокоиться. Наконец показались из-за резного деревянного терема две пропавшие девочки, и все нестройной гурьбой отправились на станцию.
По дороге ребята умильно поглядывали на ту самую пристанционную забегаловку, в которой Ева когда-то пила кагор со шведами. Но, предупреждая их порыв, она громко сказала:
— Пожалуйста, ни шагу в сторону! Следующая электричка не скоро, не хотелось бы, чтобы всем пришлось ждать тех, кого мучит жажда!
Пожалуй, фразочка получилась слишком витиеватая для взрослых, в общем-то, парней, которым хочется пива. Но то ли они и сами собирались потерпеть до Москвы, то ли весь Евин беззащитный облик не позволял нормальному человеку обидеть эту Капитанскую Дочку, — во всяком случае, повздыхав, мальчики мужественно прошли мимо забегаловки.
Она радовалась сегодняшней поездке. И в самом деле, что-то неожиданное и хорошее было в этом дне, полном неяркого солнца, и в суровой церкви, и в пахнущем влажными листьями лесу… Еве нужна была сейчас поддержка, как воздух необходима, и она почему-то почувствовала ее в том, как прошел этот день.
Глава 14
Бабье лето в этом году оказалось совсем коротким. Уже в середине сентября дожди зарядили так безнадежно, что даже листья на городских деревьях не успели пожелтеть — сразу облетели под этими бесконечными ливнями. Зато в лесу полно было грибов, и отец радовался. Он любил ходить по лесу, но Еве всегда казалось, что папа словно стесняется бродить просто так, без видимой цели. Потому и любит, когда много грибов…
Родители привозили из Кратова огромные корзины опят, мама целыми вечерами занималась консервированием, Ева помогала, и время шло как-то незаметно.
Разве что Полинка немного беспокоила. То есть все было как будто бы хорошо: она училась в Строгановском, даже занятий, кажется, не пропускала, чего от нее вообще-то трудно было ожидать, и, что еще удивительнее, вечерами часто бывала дома.
Может быть, это как раз и беспокоило Еву сестра всегда была стремительной, как рыжий вихрь, провести вечер дома было для нее проблемой — и вдруг… По утрам уходит в Строгановку, значит, пропускает любимое свое время работы, но и вечерами почему-то не берется за кисть.
Ева даже спросила ее об этом однажды.
— Мадемуазель Полин, а почему ты не рисуешь совсем?
Дело было утром, они завтракали на кухне. То есть это Ева завтракала, намазывала паштетом бутерброд, а Полинка только пила крепкий кофе, в который по детской привычке насыпала пять ложек сахара.
— Не хочется, — пожала она плечами. — А что, разве обязательно?
— Нет, раз не хочется — может, и необязательно, — ответила Ева. — Но вот именно и странно, что не хочется. Все-таки новая среда, впечатления. Только что с Казантипа своего вернулась — и не хочется… Почему?
