— Не надо, — не выдержав серьезного тона, улыбнулась Ева. — И чем же вы болеете, позвольте узнать? А то вдруг осложнение произойдет от путешествия?
— Как говорит моя мама, катарсис верхних дыхательных путей, — тоже улыбнувшись, сообщил он и кашлянул для убедительности. — Но госпитализировать по дороге не придется.
При этих Артемовых словах Ева вспомнила то, о чем совсем было забыла, увидев его: о визите его мамы к директору и неловком разговоре, к которому это привело. Она, правда, и до сих пор была уверена, что все это бред нервной мамаши, которая не умеет найти общий язык с выросшим сыном и готова обвинять в этом кого угодно, кроме себя. Но все же…
— Что ж, вы все равно ведь уже пришли, — пожала она плечами. — Присоединяйтесь!
— Спасибо, — кивнул он и добавил, словно оправдываясь: — Я же никуда с вами еще не ездил, даже в Ясную Поляну в прошлом году, я же только в октябре к вам перевелся.
Еве стало стыдно, что она так холодно разговаривает с мальчиком. Разве он виноват, что у матери с нервами не все в порядке?
— Жаль, что в Ясной вы с нами в прошлом году не были, — тоже немного оправдывающимся тоном сказала она. — Все-таки, знаете, ее ни с чем нельзя сравнить. Таким мощным духом все овеяно — теперь, наверное, навсегда. Там, по-моему, природа больше, чем может быть природа.
Артем слушал внимательно, чуть наклонив голову, и по какому-то особенному, глубокому промельку в его глазах Ева догадалась, что он понял ее слова.
Потихоньку начали подходить десятиклассники, разговор стал общим. Ева подсчитывала собравшихся и забыла о присутствии Артема Клементова.
Судя по прогнозу погоды, этот субботний день обещал стать последним днем бабьего лета. Пока ехали в электричке, кем-то включенный приемник мрачно предвещал похолодание, дожди и прочие природные катаклизмы. Но солнце ясно светило на темно-голубом осеннем небе, пахло грибной сыростью, и листья бесшумно падали на тропинку, по которой они нестройной толпой шли через лес к музею.
— А нехило им тут жилось! — заметил круглолицый Егор Кафельников. — Чувствуете, воздух какой свежий? Так бы и я написал чего-нибудь!
Все засмеялись Егоровым словам, и Ева вместе со всеми. Она чувствовала себя свободно, легко в насквозь просвеченном неярким солнцем лесу, ей нравилось идти в компании молодых и веселых ребят, впереди у которых была какая-то необыкновенная жизнь, а не однообразное существование по унылым законам житейской логики. И собственная жизнь не выглядела рядом с ними пустой, и тот неназываемый смысл, который она чувствовала в своей душе вопреки всему, не казался ей сейчас бесполезным.
Народу в музее было много, и все больше школьники: не одна Ева поспешила воспользоваться последними теплыми днями, чтобы привезти сюда учеников. Смотрительницы бдительно приглядывали за великовозрастными детишками и отгоняли их от чудесных врубелевских изразцов, которые каждый почему-то норовил потрогать.
Их группе повезло с экскурсоводом. Невысокая худенькая девушка рассказывала об аксаковской усадьбе увлеченно, но без того пошлого энтузиазма, который навсегда способен отвратить подростков от серьезной и глубокой жизни, которую они могли бы полюбить Ева и сама заслушалась, особенно когда девушка говорила о начале двадцатого века — о Савве Мамонтове, о Врубеле и его мастерской, обо всем Абрамцевском кружке и о том, как пел в этих стенах Шаляпин…
Глянув мимоходом в окно кабинета, она заметила Артема, стоящего внизу, у выхода из дома. Он стоял отвернувшись, смотрел на недалекий лес, и в том, как он облокотился о перила крыльца, Еве почему- то почудилась печаль.
О церкви Спаса Нерукотворного экскурсоводша рассказала на улице, и по ведущей туда тропинке под старыми елями они пошли уже самостоятельно.
— А почему вы экскурсию не слушали? — по дороге спросила Ева Артема.
— Не хотелось, — пожал он плечами. — Там же в залах все написано, я прочитал. А экскурсии я не люблю вообще-то. Даже хорошие, — добавил он, почувствовав, что Ева хочет возразить.
— Жаль, если так, — сказала она. — По-моему, прекрасно нам рассказывали.
Он кивнул, не возражая.
Пока рассматривали церковь, пока бродили по парку — порознь или небольшими компаниями, как кому хотелось, — вечер подступил незаметно; было часов шесть. То есть он и не наступил еще, вечер, но дымка, которой был подернут воздух, стала чуть плотнее.
Ева всегда знала, что на нее сильно влияет погода, рассвет, закат, новолуние, — все эти едва уловимые переливы времени, которых большинство людей не замечает. У нее вообще были сложные отношения со временем, хотя она и обладала странной способностью чувствовать его с точностью до минуты.
Она незаметно забрела поглубже — если можно было забрести поглубже в этом прозрачном, на глазах облетающем лесу, — спустилась по крутому склону и остановилась над маленькой речкой Ворей, задумавшись о странных, мимолетных и никакого отношения к жизни не имеющих вещах.
— А о чем вы думаете, Ева Валентиновна? — услышала Ева и вздрогнула от неожиданности.
— Не знаю, Артем, — ответила она. — Так… Ни о чем существенном. О том, как человек выпадает из времени, и непонятно, почему. А почему вы спрашиваете?
— Тоже — так… — Он подошел к ней вдоль берега, отодвигая ветки склонившихся над водой кустов; наверное, спустился к реке выше по течению. — Радуюсь, что вы нас сюда привезли.
— Вы, между прочим, и сами могли бы приехать, — сказала Ева. — Это же близко совсем, даже странно, что вы до семнадцати лет в Москве дожили и не ездили почти никуда.
Правда, ей тут же стало стыдно, что она его этим попрекает. Сама-то ведь тоже была в Абрамцеве всего один раз, да и то ничего толком не запомнила.
— Могли бы, — согласился Артем. — Но если бы не вы, то и не приехали бы. Церковь какая… — вдруг сказал он. — У Спаса лицо — аж страшно.
— Разве страшное у него лицо? — удивилась Ева, вспомнив глаза репинского Спасителя в резном деревянном иконостасе. — По-моему, печальное лицо, живое.
— Не лицо страшное, а за него страшно, — пояснил Артем. — Как жить на свете с такими глазами?
Ева поразилась его словам. Ей это и в голову не пришло! А церковь Спаса Нерукотворного показалась ей суровой. Это была какая-то особенная, северная, суровая красота, так странно смотревшаяся в сияющем осенним золотом Подмосковье. И лицо Христа на иконе действительно казалось в такой церкви совершенно беззащитным.
Об этом своем впечатлении она и сказала Артему.
— Да, — кивнул он. — Но это же Васнецов такую церковь придумал? Потому и сурово. У меня в детстве книжка была про Финиста Ясна Сокола, там рисунки были Васнецова. И я ее ужасно боялся, этой книжки. Такой темный, тайный лес… Извините, Ева Валентиновна, можно я закурю? — спросил он.
— Ну, если вам очень хочется, — пожала плечами Ева. — Вы, кажется, много курите, Артем? Я, во всяком случае, часто замечаю.
— Нет, вообще-то немного, — покачал он головой. — Только когда волнуюсь. А почему вы думаете, будто выпали из времени?
Ева удивилась его словам. Разве она сказала ему, что выпала из времени? Кажется, не говорила… Но она и в самом деле думала об этом: о непонятных причинах своей неприкаянности, которых не могла объяснить даже себе самой.
— Я не знаю, почему так думаю, — ответила она. — И я вообще-то не часто об этом думаю, но иногда само в голову приходит. Я, например, смотрю на своих родителей и понимаю, что они совсем другие, чем я. У них такое ясное, чистое сознание, и они сами хозяева своей жизни. А почему — этого я не могу понять. Но нельзя же все на время списывать, правда? — Ева вопросительно посмотрела в его внимательные глаза. — Конечно, оно меняется, но и люди ведь меняются, и каждый принадлежит своему времени. А мне иногда кажется, что я никакому времени не принадлежу.
— Но это же хорошо, — сказал Артем, не отводя от нее взгляда; он так и не закурил и держал в руке незажженную сигарету. — Это дорогая свобода, ей только позавидовать можно.
— Не знаю, — невесело улыбнулась Ева. — Я себе, во всяком случае, не очень завидую. А я,
