родить — лучше некуда.
Вообще-то Ева хорошо относилась к Галочке: нравилась ее легкость, и юмор, и неунывающий характер Но сейчас ей почему-то до того противно было слушать эти рассуждения, что она еле сдерживалась, чтобы не отвернуться. Хотя та, конечно, говорила чистую правду.
— Ну что ты так на меня смотришь? — заметила Галочка. — По-твоему, не права я?
— По-моему, права, — кивнула Ева. — Но все равно.. Ребенка заводить как страховой полис на старость… Не могу я так, Галя!
— Ну и дура, — неожиданно сердито сказала Галочка, бросив окурок в пустую майонезную банку. — Не можешь — вот и будешь до старости лет Дениске в рот смотреть, пока ему это совсем не надоест. А сама потом за все свои страдания ни с чем останешься!
Тут Ева кстати вспомнила, что пора снова полить мясо, и отвернулась к духовке. Слушать Галю было тошно, но и возразить ведь нечего… Она потыкала мясо ножом и выключила газ.
Когда Ева подняла глаза, лицо у нее пылало — наверное, от жара духовки.
— Готово мясо, запеклось, — сказала она. — Галь, я, знаешь, пойду. Голова так разболелась почему-то… Ты скажи потом ребятам, что мясо готово.
— Нельзя так жить, Ева, — глядя на нее в упор маленькими черными глазками, вдруг произнесла Галочка. — Какой же это, интересно, мужик такую женщину, как ты, выдержит?
— А какую — такую? — неожиданно для себя спросила Ева. — Можешь хоть ты мне сказать?
Она совсем не собиралась расспрашивать о чем бы то ни было Галочку, она вообще никого не стала бы спрашивать о таких вещах — и вдруг… Но ей так необходимо это было сейчас, так важно — понять!
— Да ты же требуешь от них слишком многого, — пожала плечами Галя. — Хоть и сама не знаешь, чего. Они же совсем не такие, они же простые вообще-то как пять копеек! У них же — если квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, так он и всегда равен, независимо от эмоций. А кроме этого — одни здоровые инстинкты, больше ничего.
— И вот так они и живут?.. — медленно и глупо спросила Ева.
— Так и живут, — отчеканила Галочка. — И не надо выдумывать, чего не бывает.
«Так они и живут, — в такт своим шагам думала Ева, идя по дорожке к автобусной остановке напротив Денисова дома. — И он так живет. Я просто не нужна ему, и я ведь давно это поняла, зачем же пыталась…»
Зонтик она забыла у Дениса в прихожей. Мелкий дождь невесомой пылью оседал на ее светящихся под фонарями волосах; тяжелее стал от дождя низко уложенный узел на затылке. Но не возвращаться же за зонтиком! Ева даже не могла себя заставить хотя бы ускорить шаги, чтобы не слишком промокнуть по дороге до метро.
«Слишком многого требую… — с горечью думала она. — Но я ведь, кажется, ничего от него не требовала! Разве я в чем-то стесняла его, разве ему приходилось в чем-то себя ограничивать, да хоть в чем-то соотносить со мною свою жизнь? Ни в чем. Может, надо было наоборот — требовать, капризничать, притворяться слабой и неприступной?»
Но тут же она представила себе, как стала бы притворяться неприступной наедине с Денисом, — и поняла, что это было бы невозможно. Малейшая неискренность была бы невозможна, потому что весь он умещался в ее душе.
«Что ж, — вздохнув, решила Ева, все-таки ускоряя шаги: автобус показался вдалеке, — значит, так теперь и будет, так я теперь и буду жить. Надо только привыкнуть к одиночеству. И ведь это еще не самое плохое, что может случиться с человеком».
Металлическую фляжку она оставила на телефонной полочке в прихожей. Сразу ведь не вручила, а потом, когда уходила, в комнате уже звенела гитара, ребята пели, голос Дениса звучал особенно громко, и Еве не хотелось отрывать его от общего веселья.
Глава 13
Осень началась холодами, и трудно было поверить, что впереди еще бабье лето.
Но оно все-таки наступало в Москве каждый год, и всегда неожиданно. Только паутинок, которые должны были летать по воздуху, Ева никогда не могла ни поймать, ни даже разглядеть. Да, может, их и не было вовсе, и они существовали только как красивая легенда бабьего лета… Но воздух и без летящих паутинок золотился особенным осенним светом; казалось, этот свет исходит от деревьев.
Возвращаясь домой, Ева иногда специально проезжала лишние две станции в метро и гуляла в Петровском парке. Петровский замок темно алел среди старых деревьев своей дубравы, дорожки парка видны были насквозь и казались бесконечными.
Одиночество не печалило в этом светящемся парке, и Ева любила здесь гулять.
В середине сентября, как только наступало бабье лето, она обязательно ездила с десятиклассниками куда-нибудь «по литературным местам» — в Поленово, в Спасское-Лутовиново или в Ясную Поляну. Дети ездили охотно, тем более что ради такого дела отменялись занятия в субботу. А Ева считала, что им необходимы эти поездки именно в предпоследнем классе, когда предстоит изучать Толстого, Тургенева, да и весь русский девятнадцатый век.
В прошлом году ездили в Ясную Поляну, и Ева надеялась, что в этом поедут снова. Ведь десятиклассники каждый год были новые, а сама она любила Ясную какой-то особенной, от всего другого отличающейся любовью, и готова была ездить туда хоть сто раз подряд.
Тем более что в прошлом году Ева выпустила одиннадцатый класс, новое классное руководство досталось ей неожиданно от ушедшей в декрет учительницы — как раз в одном из десятых. А она у этих ребят даже литературу никогда не вела и совсем их не знала, так что дальняя поездка всем вместе была просто необходима.
Но в этом году не получилось с автобусом. В турбюро резко взлетели цены, родители ахнули, в школе свободных денег не нашлось — и от Ясной пришлось отказаться, равно как и от далекого Спасского- Лутовинова.
— Что ж, тогда придется нам с вами ограничиться Абрамцевом, — объявила своим десятиклассникам Ева Валентиновна. — А может быть, нам даже повезло, — добавила она, услышав разочарованный гул. — Ведь всегда все лучшее оказывается там, где не ждешь, правда?
Сама она была в Абрамцеве лет десять назад, если не больше. На филфак тогда приехали шведы, надо было обеспечить культурную программу, и Еве с еще двумя девочками поручили вывезти иностранцев в ближнее Подмосковье. Стояла зима, по дороге они так промерзли в электричке, что морозоустойчивые шведы искренне им сочувствовали и не таскали слишком долго по парку, а на обратном пути даже напоили кагором в забегаловке на станции.
Так что от той поездки у Евы осталось в основном впечатление жуткого холода, веселых скандинавских красавцев, рядом с которыми она чувствовала себя совсем уж серенькой птичкой, и сладкого красного вина.
Встретиться договорились на Ярославском вокзале у пригородных касс. Ева пришла туда минут за пятнадцать до назначенного времени. Она вообще была обязательная, да и нельзя же было прийти позже, чем дети.
Поэтому она очень удивилась, обнаружив, что явилась не первой. Артем Клементов стоял у билетных автоматов и курил, изучая расписание электричек.
— Артем, а вы здесь почему? — спросила Ева, подходя к нему.
Он помедлил секунду, услышав ее голос, потом бросил сигарету и обернулся.
— Здравствуйте, Ева Валентиновна, — сказал он. — А я еще не был в Абрамцеве. Или мне нельзя с вами ехать?
— Извините, я не поздоровалась, — смутилась Ева. — Здравствуйте, Артем. Не то чтобы нельзя, но занятия сегодня в одиннадцатых классах, насколько мне известно, никто ведь не отменял?
— А я болею, — тут же ответил он. — У меня справка есть, могу показать.
