туристские фотографии из разных походов — и она почувствовала себя отделенной и от шума в комнате, и от Дениса.
«Зачем я пришла? — вдруг подумала она так ясно, как никогда прежде. — Все ведь кончено, это же всем понятно…»
На самом деле еще час назад ей вовсе не казалось таким понятным и очевидным то, что их с Денисом любовь заканчивается. В конце концов, они были вместе уже не первый год. Ну, не совсем вместе, но все же. Они могли не встречаться месяцами, а потом вдруг их словно бросало друг к другу, и Ева безошибочно чувствовала его страсть, и желание, и стремление к ней… Она не могла обманываться в этом!
И вот сейчас она сидела на пустой кухне, поставив локти на стол, заваленный вымазанными в майонезе ложками, обрезками колбасы и пустыми банками из-под горошка, — и с холодеющим сердцем понимала: то, что она с каким-то отчаянным исступлением пыталась считать любовью, кончается бесповоротно. Оттого и раздражение в его голосе, и безразличие во взгляде, и даже этот коллективный подарок..
Самое удивительное было, что ей даже плакать не хотелось. Ева смотрела на фотографии Дениса, приклеенные к дверному стеклу, и понимала, что видит их здесь в последний раз. То есть, может быть, она еще придет сюда — на следующий его день рождения, например, — но это уже не важно.
На фотографиях он смеялся, стоя над горной рекой и держа в руке огромную рыбу, или морщился от дыма, разводя костер под дождем, или махал лыжной палкой с самого верха высокой горы… На одной фотографии Денис был снят здесь, в Крылатском, в момент приземления: он держался за стропы разноцветного параплана.
Полеты на параплане были его самым большим увлечением, которое особенно пугало Еву, потому что этот выгнутый парашют казался ей страшно ненадежным — беспомощнее, чем крылья у бабочки.
Она смотрела в его смеющиеся глаза, видела непокорный завиток на лбу — на всех фотографиях он был заметен — и думала о том, что теперь уже невозможно будет прикоснуться пальцами к завитку…
Эта мысль была такой мучительной, что Ева невольно встала, подчиняясь безотчетному порыву, подошла к двери, протянула руку, коснулась холодного глянца фотографии… Неожиданно дверь открылась, и она отдернула руку, как будто обожглась.
На кухню вошел Олег, поддерживая под локоть Галочку.
— Ну вот, здесь попрохладнее будет, — сказал он, усаживая Галочку на единственную оставшуюся на кухне табуретку. — Ева, открой-ка форточку, чего это жара такая? Тьфу ты, мы же мясо в духовку запихнули! — вспомнил он. — Не сгорело еще?
— Нет, — покачала головой Ева. — Запах очень хороший, горелым совсем не пахнет.
— Его, кажется, соком поливать надо, — сказал Олег. — Ты пополивай, раз все равно здесь сидишь, ладно? И за Галкой присмотри, пусть отдохнет. А то она что-то…
Что Галя «что-то», было понятно и без пояснений. Даже удивительно, с чего это она вдруг так напилась! Впрочем, Галочка у них была эмоциональная, импульсивная. Может, и в самом деле отцовский выход на пенсию так ее взволновал, или еще что-нибудь.
— Я послежу, — кивнула Ева. — Мы вместе последим, да, Галь?
— М-гу… — кивнула Галочка. — П-последим, да… Иди, Олежка, иди, я тут посижу немножко… Ева, дай воды, а?
Олег вышел из кухни, а Ева открыла висящий над раковиной шкафчик, в котором у Дениса лежали лекарства. Она достала коробку из-под обуви, служившую аптечкой, и, порывшись, нашла алказельцер — чудодейственное антипохмельное средство, которое исправно привозили из Германии все, кто ездил туда на стажировку. Ева однажды даже папу попросила привезти, когда в школьных поездках случился перерыв и у Дениса кончились запасы, — чем вызвала удивление у Валентина Юрьевича.
— Выпей-ка, — сказала Ева, протягивая Галочке шипящий стакан. — Выпей, Галка, сразу протрезвеешь!
— Очень надо, — пробормотала Галя. — Протрезвею — ну и что? Большая радость…
Но стакан она все-таки взяла и, пока Ева поливала соком томящийся в духовке кусок свинины, выпила лекарство маленькими глоточками.
На таких не закаленных пьянками товарищей, как Галочка, таблетки действовали быстро. Это Ева по себе знала: Денис однажды отпаивал ее этим самым алка-зельцером, когда у нее разболелась голова от настоящего шотландского виски, которым он думал удивить ее и обрадовать… Это здесь было, в этой квартире, год назад, и он смеялся тогда, глядя в Евины окосевшие глаза, и целовал в полуоткрытые губы, на которых шипели пузырьки от лекарства.
— Ну, очуняла? — улыбнулась Ева, глядя, как Галя смешно, по-кошачьи фыркает, вытирая почему- то нос.
— Фу, гадость какая! — заявила та. — Придумают же эти немцы!
— А то лучше по-нашему мучиться? — Ева пошире открыла форточку. — Сейчас все пройдет, вот увидишь, сразу хорошо себя почувствуешь.
— С чего это я хорошо себя почувствую? — не согласилась Галя. — Слушай, где тут у него сигареты, а? Мои в сумке где-то, неохота в прихожей искать.
Начатый блок «Мальборо» лежал в другом подвесном шкафчике. Галочка распечатала протянутую Евой пачку, с удовольствием закурила. К Евиному удивлению, она не выглядела особенно пьяной. Таблетка, что ли, так быстро подействовала?
— Да это мне просто расслабиться захотелось, — перехватив ее недоуменный взгляд, объяснила Галочка. — Вот и запьянела в ноль секунд. Ну приятно же покапризничать, слабой себя почувствовать. Все-таки мужики вокруг! А тебе разве нет?
— Да нет, наверное, — улыбнувшись, пожала плечами Ева. — Зачем притворяться?
— А что такого? — не согласилась Галочка. — Почему бы и не притвориться, между прочим? Ты вообще, если тебе интересно мое мнение, слишком Диньке потакаешь во всем, вот он и…
Галочкино мнение было Еве совершенно неинтересно — наоборот, эти слова болезненно отозвались в ее душе. Наверное, Галочка это почувствовала и тут же перевела разговор на другое.
— А ты так и не закуривала ни разу? Прямо-таки образец для подрастающего поколения! Ну не обижайся, Евочка, не обижайся, я же не со зла. Не куришь — и правильно, цвет лица наподольше сохранится. И как ты только не боишься ничего, не понимаю! — неожиданно воскликнула она.
— Чего это — ничего? — удивилась Ева. — Что цвет лица не сохранится?
— А хотя бы… Да вообще — одиночества не боишься, вот чего! — объяснила Галка. — Вроде умная женщина, припожиленная уже, а живешь как младенец или как все равно с Луны свалилась.
— Но что же делать, Галя? — медленно произнесла Ева. — Все равно ведь ничего не сделаешь…
Конечно, она понимала, о чем говорит ее приятельница. Галочка Фомина выглядела лет над десять моложе своих тридцати пяти: она была та самая маленькая собачка, которая до старости щенок Вся она была маленькая, и черты лица меленькие, и стриглась всегда «под мальчика», поэтому как-то не помнилось, сколько ей лет. Но годы-то шли, хоть пока и не оставляли заметных следов на лице…
— Это смотря с чем не сделаешь ничего, — возразила Галя, затягиваясь поглубже. — Может, мужчину своим и не сделаешь, если он не хочет. Но о себе-то надо позаботиться — в смысле, о будущем своем!
— Надо, — кивнула Ева. — Если бы еще знать, как.
Да ребенка хотя бы родить, — заявила Галочка. — Как ты так беспечно себя ведешь, не понимаю! Было б тебе восемнадцать, тогда еще ладно: думала бы, что с ребенком, может, замуж не возьмут. Но теперь-то чего ты боишься? Тебе же тридцать три будет? Наоборот, это и лучше еще, по-моему, если ребенок, — словно для себя самой сказала она. — На мужчин умиротворяюще действует. Думают, все, мол, у нее уже есть, можно не беспокоиться. Расслабляются, а там, смотришь, и… В общем, дети в нашем с тобой возрасте интимной жизни не помеха! — заключила она. — И о старости тоже, между прочим, уже пора думать, не все только на маму с папой надеяться. А Денис здоровый, умный, с хорошим характером, от него
