дорожки между домами, и детские площадки во дворах… Всему здесь находилось место, всему было отведено определенное место в его жизни, и ей тоже. Впервые Ева поняла это с такой безжалостной ясностью.
И так же ясно она поняла-, ничего и не будет, кроме этого. Ни счастья, ни горя, ни слез, ни радости — ничего. Будут его звонки время от времени, будет она приезжать сюда и входить в его квартиру, будет все, что было сегодня, только ремонт он закончит и посуду перевезет.
Сердце ее вздрогнуло еще раз — и умолкло. Еве казалось, что оно уже и не бьется, когда она останавливается у входа в метро, подставляет Денису губы для поцелуя, машет ему рукой на прощанье…
Она приехала последней; из квартиры уже доносились на лестницу веселые голоса. Дверь открыл Игорь — тот самый, с которым ходили в первый поход.
— О, а мы уже за стол сели, — сказал он, помогая Еве снять плащ. — Ну ничего, водка еще осталась, успеешь догнаться! — подмигнул он.
На столе красовалась какая-то большая замысловатая бутылка, сразу заметная среди привычных «Столичной» и «Монастырской избы».
— Штрафную Еве, штрафную! — закричала Галочка. — Только эту налейте, перестроечную!
«Перестроечная» водка в похожей на башенку литровой бутылке называлась «Горбачев» и была привезена из Германии, куда недавно ездил на стажировку учитель немецкого Олег Туганов. Обмен учениками и преподавателями начался в их гимназии давно, с самого начала перестройки, так что Олегова поездка не вызывала общего ажиотажа: так, расспрашивали о том о сем, смеялись названию водки.
— Только это не в честь нашего Горби, — объяснил Еве Олег. — Она у них давно была, оказывается. Как это мы раньше внимания не обращали? Говорят, вроде фирмы Смирнова, старинное что- то. Ну, давай, Евочка, за именинника!
Ева выпила, поморщилась, чихнула и запила водку фантой. Она так и не привыкла пить крепкие напитки и даже не различала, жесткая водка или мягкая, как этот «Горбачев». К тому же спиртное не веселило ее, даже от небольшой дозы начинала болеть голова, и поэтому она считала себя бесполезным участником застолья.
Игорь с Олегом продолжили прерванный разговор — о том, надо ли восстанавливать храм Христа Спасителя.
— Идиотская эта наша любовь к помпезным сооружениям! — возмущался Олег. — Вот у немцев бы чему поучиться, так это скромности и разумному использованию денег. По всей России церкви стоят в развалинах, да что церкви — дороги посмотри какие! Нет, подавай им эту махину на пустом месте.
— Ну и что? — не соглашался Игорь. — Во-первых, не на пустом. Сами разрушили, пускай теперь сами и восстанавливают. А во-вторых, кто тебе сказал, что если не построят Христа Спасителя, то они эти деньги на дороги потратят? Да их просто разворуют, как обычно, и все дела! А так хоть что-то останется. Ну, не прав я разве? — обратился он к остальным.
За раздвинутым посередине комнаты столом сидело человек пятнадцать, в разных концах велись разные разговоры, и на Игорев вопрос откликнулся только Денис.
— А по мне, так жалко, что бассейн закрыли, — сказал он. — Могли бы и рядышком построить, раз уж им так приспичило. А в бассейн у меня абонемент был, притом сравнительно дешевый, где теперь такой возьмешь? Я ж не «новый русский», сауны ихние оплачивать не в состоянии. Так что мне этот храм… — Денис дожевал маринованный грибок и добавил: — Лучше бы Исторический музей отремонтировали наконец, стыд ведь и позор на весь мир, детей некуда сводить! Ну ладно, нас все равно не спрашивают, о чем же спорить?
— Ой, мальчики, мне бы ваши заботы, — вздохнула Галочка. — Слушать смешно, ей-Богу: бассейн, храм… У меня вон вчера отец на пенсию вышел — вот это, я понимаю, проблема! Я, честное слово, просто в Панике. — Она обернулась к Еве, видя, что на лицах мужчин не выражается должного понимания. — Как мы жить теперь будем, не представляю. Две пенсии плюс моя зарплата — это ж слезы! А мужчины, вместо того чтобы деньги зарабатывать, насчет Христа Спасителя беспокоятся!
— Можно подумать, мы милостыню просим, — обиделся Олег. — И чего тебе, Галка, не хватает, что ты так уж о деньгах переживаешь? Квартира есть, мужа нет, одета-обута, и никаких забот. Ладно еще моя пилит насчет денег, у нас хоть дети, а ты-то чего?
— А я вот как раз не понимаю, чего твоя Любка тебя пилит, — покачала головой Галочка. — Дети есть, муж работает, не пьет… Ты же немецкий и частным образом можешь преподавать, если что, правда? Не пропадет твоя супруга! А мне на кого надеяться, если что? Нет, ну ты скажи, правда, Ева? Ты-то меня понимаешь, у самой так!..
Галочка, наверное, незаметно успела выпить чуть больше нормы: раскраснелась и острым носиком шмыгала слишком часто, и глаза блестели сильнее обычного. Она смотрела на Еву, явно ожидая сочувствия.
— Не знаю, — пожала плечами та. — Всем трудно, конечно, но что же теперь, в обморок падать?
— Это ты потому говоришь, что у тебя папаша зарабатывает хорошо, — обиделась Галочка. — И по заграницам к тому же ездит, всегда что надо может привезти. Но он, между прочим, тоже не вечный…
Ева видела, что Галочка говорит спьяну, и знала, что в таком состоянии та всегда становится обидчива и несправедлива. И все-таки ей неприятны были эти слова про отца, и, не сдержавшись, она возразила:
— Во-первых, его два года назад никто в Америку не приглашал, вообще знать о нем никто не знал, они же засекреченные были! И он спокойно мог бы вместе со всеми плакаться, что денег не дают. А он сам все наладил — связи, контракты… Я же помню, он даже факсы тогда на свои деньги посылал!
Последние слова она произнесла, пожалуй, слишком запальчиво, даже самой стало неловко. Но ведь это действительно было так! Ева прекрасно помнила, как в девяносто первом году Институт Курчатова сидел без денег, и царила общая паника, и непонятно было, что же делать дальше. И как отец сам искал партнеров, которых заинтересовали бы системы безопасности ядерных станций, и сам платил не только за факсы, но и за билеты в Штаты, когда они с его замом полетели туда в первый раз, еще без особенной надежды на успех… Мама даже продала тогда какое-то ожерелье, доставшееся ей от бабы Поли, чтобы купить эти билеты!
Папу вообще невозможно было представить растерянным, сломленным; это не от обстоятельств зависело, а от него самого. И почему она теперь должна позволять, чтобы кто-то говорил об этом пренебрежительно?
— А храм… По-моему, всегда лучше что-нибудь строить, чем разрушать, — смягчая свои слова, сказала Ева. — Мне, правда, другой проект нравился. Помнишь, Диня, мы читали где-то? — повернулась она к Денису. — Чтобы построить часовню, а над ней только образ того, разрушенного Храма, металл и стекло. По-моему, это лучше было бы.
— Не знаю, — пожал плечами Денис. — А по-моему, все равно, только, говорю же, надо было бассейн оставить.
Ева почувствовала раздражение в его голосе, и ей сразу расхотелось говорить. Может быть, это раздражение и не относилось к ней, но почему он говорит с нею так? Они ведь не виделись целое лето! Денис всегда уезжал летом куда-нибудь на раскопки, однажды даже Атлантиду ездил искать. И вот, едва встретились — этот раздраженный тон и нежелание разговаривать…
— Давайте лучше потанцуем! — воскликнула Галочка. — Что мы все сидим, дискутируем, как будто в школе не насиделись! Динька, давай стол отодвинем!
— Да куда ж его отодвигать? — увещевал Галочку Игорь. — Его только сложить можно, места же мало тут.
— Ну так давай сложим! — с пьяной настойчивостью повторяла она. — Нет, честное слово, что за мужики пошли? Не могут даже каприз женский выполнить!
Никому, конечно, неохота было складывать уставленный закусками стол, ни с того ни с сего отрываться от беседы, поэтому все дружно принялись уговаривать так некстати опьяневшую Галочку.
Под общий гул Ева незаметно поднялась и вышла на кухню, прикрыв за собою стеклянную дверь. Стекло в кухонной двери было ребристое, непрозрачное, к тому же на него были наклеены Денисовы
