Заставка исчезла наконец, люди в студии сменяли друг друга, все говорили то страстно, то растерянно, но ясности не вносил никто.
— Какая безответственность! — наконец произнес отец после очередного выступления.
— Что — безответственность? — робко спросила Ева. Она видела, что папа зол, как никогда, но не понимала: на кого же?
— Безответственность — звать беззащитных людей туда, где давно уже должны действовать профессионалы, — сказал Валентин Юрьевич. — Оружие получать… Черт знает что!
— Но в прошлый раз ведь все ходили, — напомнила Ева. — И помогло…
— В прошлый раз! В прошлый раз было совсем другое дело, неужели не понятно? — сказал отец. — А теперь — все это надо было пресечь сразу и не доводить до стрельбы на улицах. Не водку пить на даче, а вовремя власть употребить! — сердито добавил он.
— Смотри, Егор как волнуется, — заметила мама. — А по-моему, он честно говорит, как думает. И вообще, он хороший мальчик, очень порядочный! Помнишь, в футбол играл, бегал в красных таких трусах? Кто мог подумать… — улыбнулась она.
Молодой премьер-министр, только что по телевизору призывавший людей получать оружие, вырос в их писательском дворе и учился с Юрой в одной школе. Евины родители помнили его маленьким, и, может быть, не в последнюю очередь поэтому им не казалась чем-то отвлеченным «большая политика», в которой он теперь участвовал.
— Ты бы послала Юру сейчас оружие получать? — спросил отец. — Я бы — ни за что!
— Так бы он нас и спросил, — вздохнула Надя.
— Может, мне сбегать? — подмигнула притихшая было Полинка. — А что, пистолет дадут, потом продам на Птичке, как раз на краски приличные хватит.
— Я тебе сбегаю! — встрепенулась Надя. — Тебя там только не хватало!
— Да ладно, я шучу, — усмехнулась Полина. — Делать мне нечего, что ли? Без меня большевики обойдутся…
После полубессонной ночи Ева находилась в том нервно-приподнятом состоянии, когда все проблемы кажутся неразрешимыми и трудно понять, что же делать.
Именно в таком состоянии пришла она утром в школу и тут же узнала, что Мафусаил просит всех учителей немедленно собраться в учительской.
— Вот что, коллеги, — сказал он, когда они наконец расселись; не всем хватило стульев, и некоторые сидели на столах. — Я собрал вас для того, чтобы…
Ева подумала, что в другой раз кто-нибудь непременно вставил бы реплику из «Ревизора». Но сейчас все молчали. Непонятно было, что кроется за этим молчанием, и поэтому оно казалось гнетущим.
— Собрал для того, чтобы попросить и даже потребовать, — повторил директор, — выполнить ваш профессиональный долг. А он состоит в том, — пояснил он, почувствовав некоторое недоумение аудитории, — чтобы удержать детей от походов куда бы то ни было. Куда бы то ни было! — повторил он, словно предвидя возражения. — Особенно мужчин я прошу, — обернулся он к столу, на котором сидели Денис, Олег Туганов, еще один молодой физик, — употребить все свое влияние, особенно на мальчиков. Их там быть не должно!
— Но, может быть, им полезно… — начал было Денис.
— Не может быть, Денис Георгиевич! — зло и резко произнес Эвергетов; за все годы, что она его знала, Еве ни разу не приходилось слышать, чтобы он говорил в таком тоне. — Детям ни в каком смысле не полезно погибнуть под шальными пулями! Я со своей стороны сделаю все, чтобы этого не произошло, к чему и вас призываю. Да если б можно было, я бы их вообще в школе всех запер и под каждым окном по часовому поставил, — добавил он, слегка смягчая тон.
— Говорят, там полны подвалы трупов, в Белом доме… — мрачно произнес Денис.
Не знаю — не видел, — отрубил Мафусаил. — А вот что уже есть случаи гибели подростков, бессмысленной гибели, — подчеркнул он, — это, к сожалению, факт установленный. Поэтому еще раз прошу всех: политические свои пристрастия оставьте, пожалуйста, за стенами школы, а здесь направьте усилия только на одно: чтобы дети остались живы. Вопросы есть?
Какие там вопросы! Если даже кто-то и хотел бы поспорить о правых и виноватых, делать этого сейчас явно не стоило… Настроение у всех было отвратительное, и в таком отвратительном настроении прошел весь день.
К концу дня Ева устала от напряжения, в котором находилась еще со вчерашнего вечера. Она говорила что-то каждому классу перед каждым своим уроком — и понимала, что у нее просто не хватает аргументов для того, чтобы убедить детей сидеть дома…
Ну что она могла им сказать, когда сама ни в чем не в силах была разобраться, кроме того, что ей почему-то не хочется принимать во всем этом участие? Но ведь то ей, а почему они, молодые, полные энергии или по меньшей мере любопытства, должны слушаться учительницу, которая как клушка квохчет о всевозможных опасностях? Ну, опасно — но ведь интересно же, когда еще такое будет!
Эту несложную мысль Ева ясно читала на множестве мальчишеских лиц, и ей делалось тошно от собственного бессилия.
Над центром Москвы летали вертолеты — так часто и так низко, что, казалось, можно разглядеть лица летчиков. Весь класс то и дело бросался к окнам прямо посреди урока, и уговаривать учеников этого не делать было совершенно бесполезно.
Правда, Мафусаил отчасти выполнил свой план: если часовые и не стояли под окнами, то у выхода из школы постоянно дежурили учителя и никого до конца уроков не выпускали. А на завтра занятия вообще были отменены. Хотя Ева считала, что это едва ли к лучшему — оставить ребят без обязательного дела в такие дни.
К концу дня она чувствовала себя еще более растерянной, подавленной, чем утром. К тому же и Денис был мрачен как туча, и с ним ей ни о чем поговорить не удалось…
А потом он вообще исчез! Ева специально зашла в кабинет истории, в мастерские, в комнатку турклуба на первом этаже — нигде его не было. Сердце у нее тоскливо сжалось, когда она подумала, куда он мог пойти… Пушечный грохот далеко разносился по притихшему городу, от него дрожали стекла, и в осеннем воздухе пахло пороховой гарью.
Ева вышла из школы и, пройдя через двор, остановилась у арки. «Бэтээры» стояли у Театра Сатиры, у входа в сад «Аквариум», на углу площади Маяковского. Военный грузовик остановился прямо рядом с ней, возле арки «Пекина». Ева разглядела сердитые лица сидевших в нем солдат, которые показались ей совсем юными.
«Наверное, в сорок первом похожее было», — мелькнуло у нее в голове.
То ли от вида этих примет войны на московских улицах, то ли оттого, что Денис исчез, она вдруг так остро почувствовала свое одиночество, как не чувствовала его никогда. Где-то совсем рядом шла бурная и злая жизнь, и Ева опять ощущала свою полную ненужность…
Она шла по Садовому кольцу к метро, и ей казалось, что она, как случайная щепка, плывет в море тревоги и напряжения.
Вдруг Ева почувствовала, что кто-то смотрит ей в спину. Этот неизвестный взгляд не был враждебным, но ее удивило, что кто-то смотрит на нее так пристально. Ева быстро обернулась — и тут же увидела Артема Клементова, идущего вслед за нею по улице. Он весь день был сегодня в школе, Ева его видела, у нее даже был урок в их классе, и вообще-то ничего удивительного не было в том, что он идет из школы после занятий.
Артем шел неторопливо, насвистывал что-то, потом остановился на минуту у киоска, что-то разглядывая в витрине. Но она не могла ошибиться: именно ему принадлежал этот взгляд.
— Артем! — позвала Ева, останавливаясь посреди улицы.
Он отвернулся от киоска и подошел к ней; впрочем, и так стоял метрах в десяти.
— Что, Ева Валентиновна? — спросил Артем.
«А правда — что? — вдруг подумала Ева. — Что я хотела ему сказать? Идет себе по улице…»
— Куда вы идете, Артем? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно более строго. — Надеюсь. не в Останкино?
