тряпкой в другой. Валя тоже замолчал, уронив какую-то книгу прямо в ящик.
— Что это ты там бросил, Валька? — тут же заметила Эмилия. — Что за книжка, дай-ка сюда!
Книжка была самая обыкновенная — кажется, учебник с длинным названием, в котором присутствовало слово «лингвистика». Но Надя заметила, как изменилось красивое лицо Эмилии Яковлевны, когда она извлекла книгу из ящика. Какое-то далекое, невозвратное воспоминание мгновенно переменило его, сделало печальным и едва ли не старым…
— Оставь, Валечка, — сказала она. — Папину не надо упаковывать, я ее сама… — Прежнее выражение веселого оживления вернулось на ее лицо. — В общем, дорогая молодежь, дух веет где хочет, это верно было подмечено. Вот какова мораль сей басни!
К тому времени, когда пора было идти за мукой, Надя порядком устала. Она даже не предполагала, что обыкновенное перебирание книг может настолько вымотать! Но подавать виду ей не хотелось, да и зачем? Все равно Эмилия Яковлевна уже успела переодеться в серое креп-марокеновое платье с рисунком в виде темно-розовых пятен, а теперь закалывала свои гнедые волосы прекрасным черепаховым гребнем с перламутром — явно собираясь не в очередь за мукой. Тонкий ландышевый запах ее духов стоял в комнате.
— А где расчетная книжка? — спросила Надя. — Там по сколько кило дают?
По одному на брата, — ответила Эмилия. — Нам, значит, два выдадут. У меня еще килограмм есть, Ниночка Рагозина из Польши привезла, подарила к Пасхе. В общем. ни в чем себе не отказываем! А ты куда это собрался? — спросила она, заметив, что Валя берет свою кепку.
— За мукой, куда еще, — пожал он плечами.
— А контрольная? — удивилась Эмилия. — Хочешь не сдать сопромат?
— Потом выучу, мам, — улыбнулся Валя. — Ночь не посплю и выучу.
— Да я и одна… — начала было Надя.
— Пошли, пошли, — повторил Валя. — Зачем тебе одной в темноте по подворотням бродить?
Эмилия Яковлевна промолчала.
Выдача муки растянулась чуть не на половину ночи. Очередь стояла спокойно, не возмущаясь. Да и какой смысл возмущаться, по всей стране трудности с мукой, ничего не поделаешь.
— А у моей хозяйки муж к родне на Белгородчину съездил, — рассказывала женщина в сером плюшевом жакете. — Привез целый мешок ржаной, я теперь сама хлеб пеку, как в деревне, бывало. А то в магазине гороховый — не укусишь, в зубах вязнет. А к Пасхе все равно белую надо, не черные же куличи печь-то.
Валя тоже рассказывал Наде разные истории, все больше из студенческой жизни. Вообще-то он не производил впечатления чересчур разговорчивого парня, но сейчас его можно было заслушаться — совсем как его маму.
— В общем-то, у нас среди преподавателей идиотов мало, — рассказывал Валя. — Все-таки специальность сложнейшая, дураков и хотели бы держать, да нельзя. Но попадаются экземпляры! — засмеялся он. — Недавно вечер был на Новый год, в нашем же ДК, потом поехали в общагу. Вина взяли, конечно: намерзлись же, пока добрались. Уселись у девочек в комнате, хорошо, не успели бутылки достать. Сидим, играем на расческах. Ну да, — улыбнулся он, заметив Надину улыбку. — Я, между прочим, очень красиво на расческе играю, большой талант, хоть сейчас в консерваторию. Вдруг в дверь грохочут, открываем — проверка. И, конечно, пошли собрания: зачем, да к кому, да моральный облик.. — Валя снова улыбнулся. — А одна доцент наша, по марксизму, так и сказала: «Вот в моей спальне мужчин не бывало никогда!»
Тут он засмеялся так громко и беспечно, что на них обернулась вся очередь.
— Что ж смешного? — невольно тоже улыбаясь, сказала Надя. — Вас же могли исключить! И вообще…
— Вряд ли за это исключили бы, — возразил Валя. — У нас декан — умнейший человек, понимает, за что исключать надо, за что нет. А вообще, ну это же действительно смешно, когда пятидесятилетняя женщина такое говорит! Хотя ее скорее жалко…
Из подворотни они вышли за полночь, получив наконец муку и большую красную галочку в расчетную книжку. Надины каблучки остро стучали по особенному, звонкому московскому асфальту.
«А я ведь только сегодня днем приехала! — вспомнила она. — Даже не верится…»
— Ты не пропадай только, — сказал Валя, когда они дошли до Клавиного дома в Черниговском переулке. — А то поступишь на свои курсы и нас забудешь.
— Не забуду, — покачала головой Надя. — Я же рядом буду жить, зайду как-нибудь. А что твоя мама будет печь на Пасху? — вспомнила она.
— Не знаю, — улыбнулся Валя. — Бисквит, наверное, она в прошлом году пекла.
— На Пасху — бисквит? — удивилась Надя. — Надо же куличи!
— Ну, мало ли что надо. С куличами возни много. А бисквит все-таки проще, правда, мне белки взбивать приходится до посинения в глазах.
— Можно венскую сдобу испечь, — сказала Надя. — Вкусно получается, моя мама всегда печет, только надо, чтобы дома было очень тихо, а то тесто сядет.
А ты испеки! — тут же предложил Валя. — Правда, Надя, приходи и испеки хоть завтра. Я на цыпочках буду ходить, потому что сладкое очень люблю, — признался он. — И мама тоже любит, хоть у нее и фигура.
— Хорошо, — улыбнулась Надя. — Приду, раз вы любите. Спокойной ночи, Валя, спасибо, что проводил.
— Это тебе спасибо.
Он помахал рукой, глядя, как она открывает дверь подъезда. Его свитер белел в темноте безлунной весенней ночи, а черные, чуть раскосые глаза блестели в неярком свете, падающем из окон.
Глава 10
Наде так понравилось ходить на подготовительные курсы при Строгановском училище! Она даже сама не ожидала. Хотя вообще-то вся Москва была такая: все в ней возникало неожиданно…
На курсах она занималась по вечерам — композицией, натюрмортом, рисунком. И получалось у нее неплохо, несмотря на перерыв, даже преподаватель ее хвалил. Этот же преподаватель посоветовал ей поступать на специальность «керамика».
— У вас, — сказал он, — хороший вкус и, как мне кажется, есть способность применять его к практическим вещам.
Похвала была приятна, и Надя стала заниматься с удвоенной энергией.
Конечно, она ужасно скучала по Еве, даже плакала, когда слышала ее голосок в телефонной трубке. Но возрасти живой характер брали свое. В конце концов, Наде только что исполнилось девятнадцать, ей все было интересно, а впереди у нее была целая жизнь с дочкой. Почему же не делать сейчас то, что с годами, может, и не удастся: рисовать в свое удовольствие, поступать в Строгановское, ходить в Третьяковку… Надя даже нарочно гнала от себя мысли обо всем, что могло этому помешать.
Одна из главных таких мыслей была о Вале.
Он оказывался рядом так часто, что это просто невозможно было считать случайностью. Встречал Надю после вечерних занятий у Строгановки, звонил по выходным, приглашая то в кино, то в театр… И в общем-то, в этом не было ничего плохого. Театр, например, Надя очень полюбила, особенно после того, как они сходили в «Современник».
Но она же понимала, что Валя относится к ней вовсе не как к товарищу по культурной программе! Да и кто бы этого не понял… Хотя он ни разу не сказал ни о чем таком и даже не попытался взять Надю за руку, но глаза его говорили обо всем слишком ясно.
Конечно, Надя чувствовала себя с ним легко. Даже удивительно, у них ведь были такие разные жизни… Ей нравилось гулять с ним по весенним вечерним бульварам, ходить в театр, нравилось
