— В библиотеке подожди, — сказала Катя без лишней приветливости. — Сейчас выйдет.
И скрылась где-то в глубине огромной полутемной квартиры.
Лера прошла по длинному коридору туда, куда указала ей Катя, и попала в библиотеку. И — остановилась посреди комнаты, не в силах даже пошевелиться.
Она никогда не видела, чтобы в обыкновенном доме, в обыкновенной квартире было столько книг! Они занимали все стены просторной комнаты, высились на стеллажах от пола до потолка, их старинные золотые корешки поблескивали за стеклами. Казалось, что они живые и просто замолчали с приходом Леры — ненадолго, чтобы потом опять заговорить своими особыми, величественными голосами.
Только небольшая часть стены не была занята книгами. И там, в неярком свете, падающем из окна, Лера увидела картину.
Это была старинная картина, такие она прежде видела только в Пушкинском музее, куда их класс водили на экскурсию. На картине была изображена широкая мраморная терраса над спокойной водой; за водой, на другом берегу — горы, высокие и причудливые, и замок в горах, и маленькая деревня… На террасе сидели и стояли люди — Лере сразу бросилась в глаза фигура молодой женщины в черном, с молитвенно сложенными руками, и мужчина с мечом. И над всем этим странным, необыкновенным пейзажем, над всеми этими людьми плыли невысокие облака и отражались в спокойной воде.
Лера не понимала, почему так потрясла ее эта картина, но она глаз не могла отвести от нее. Ей казалось, весь мир вместился в это удивительно заполненное пространство.
— Вам нравится? — услышала она женский голос и вздрогнула от неожиданности: ей уже трудно было представить, что кто-то еще существует в этом мире книг и единственной картины.
Елена Васильевна смотрела на Леру, остановившись в дверях библиотеки. Дома она передвигалась сама — на другой коляске, изящной и блестящей, колеса которой крутила руками.
— Д-да, — с трудом произнесла Лера, поворачиваясь на голос вошедшей.
Она совсем растерялась, оказавшись в этом необыкновенном доме, и ей даже захотелось убежать. К тому же, никто еще не называл ее на «вы».
Лера совсем забыла, зачем сюда пришла, и о своем желании играть на пианино. Даже смешным казалось теперь это детское упрямое желание — по сравнению со всем тем подлинным и никогда не виданным, что вдруг ее здесь окружило.
— Она действительно необыкновенная, — подтвердила Елена Васильевна, точно услышала Лерины мысли. — Я вам потом про нее расскажу, хорошо, Лерочка? А теперь пойдемте, ведь вы хотите на фортепиано заниматься, правда?
Лера кивнула, хотя вовсе не была теперь уверена, что пришла сюда именно за этим. Но и уйти ей уже казалось невозможным.
В общем-то Елена Васильевна проверила ее так же, как на экзамене в музыкальной школе: попросила отвернуться, а потом повторить на пианино те ноты, которые проигрывала за Лериной спиной, попросила что-то пропеть…
Сначала Лера делала все это машинально и, наверное, не слишком удачно, но вскоре ей передалась спокойная доброжелательность Елены Васильевны, и она увлеклась, оживилась и стала держаться свободнее.
Елена Васильевна тут же заметила это и улыбнулась:
— Вот так бы и сразу, Лерочка. Почему вы робеете, ведь у вас все получается!
— Правда? — обрадовалась Лера. — А в школе сказали совсем другое…
— В школе свои требования, к сожалению, — заметила Елена Васильевна. — Они думают о себе, а не о вас. Но не будем их осуждать: на то есть причины. А мне кажется, что вам во всяком случае полезно будет позаниматься музыкой — тем более что вас это увлекает.
— И это правда, что вы сможете со мной позаниматься? — не веря своим ушам, спросила Лера.
Здесь, в этом доме, ей показалось невозможным то, о чем вчера сообщила мама.
— Почему же нет? — ответила Елена Васильевна. — Ведь мой день не так уж и заполнен. Митя целый день либо в школе, либо занимается. И поверьте, Лерочка, мне бывает одиноко… Правда, — заметила она, — я могла немного утратить свою преподавательскую квалификацию. Я ведь после Мити ни с кем не занималась, а это было так давно, лет десять назад.
— Ну что вы, Елена Васильевна! — горячо возразила Лера.
Она смотрела на эту женщину с нескрываемым восхищением, и та улыбалась ей в ответ. Елене Васильевне Гладышевой было на вид не больше сорока, и все в ее хрупком облике было необыкновенным. Глаза — не черные и не карие, а какие-то по-особенному темные, глубокие и выразительные — располагались на лице так причудливо, что их наружные уголки, опущенные вниз, были совсем скрыты густыми ресницами, и непонятно было — что таится там, под их сенью, какая загадка? И линия губ — странная, неуловимая, то и дело меняющая очертания; и прямой нос, и плавный абрис щек, — все это придавало ее лицу какую-то живую трепетность.
Лера глаз не могла отвести от ее лица, как только что — от старинной картины!..
— Если вы не возражаете, мы могли бы с вами заниматься два раза в неделю, — сказала Елена Васильевна.
— Хорошо, — выдохнула Лера.
— Все у вас действительно будет хорошо, Лерочка, не волнуйтесь, — добавила она мягко, но уверенно.
И Лера тут же успокоилась! Ей вообще-то и не присуща была робость, так неожиданно охватившая ее в этом доме. Может быть, поэтому она и успокоилась так легко, от одной фразы Елены Васильевны. А может быть, дело было в том, как та произнесла эту фразу.
— А какая это картина, Елена Васильевна? — напомнила Лера. — Там, в библиотеке?
— А! Это вообще-то копия, но очень удачная. Она была в свое время сделана для Музея изящных искусств — знаете, цветаевского, на Волхонке? Но по каким-то причинам не попала туда, скиталась по частным собраниям, пока ее не купил мой дед. Здесь она пережила и революцию, и все остальное. Кто автор копии, я не знаю, а подлинник хранится во Флоренции, его написал Джованни Беллини.
— А как называется подлинник? — спросила Лера, едва Елена Васильевна замолчала.
Леру уже перестало удивлять, что та говорит с нею серьезно, как со взрослой. Да она и почувствовала себя взрослой — именно такой, с какой разговаривала эта женщина.
— Это трудный вопрос, — улыбнулась Елена Васильевна. — Ее часто называют «Святой беседой», но Павел Муратов, например, считает это название ошибочным. Он полагает, что она должна называться «Души чистилища» — видите, ведь все происходит на берегу Леты.
Все это было так ново, так необычно! Лера не ошиблась, когда почувствовала совсем особенный мир, открывающийся на этом полотне.
— А кто такой Павел Муратов? — снова спросила она.
— А я вам дам его книгу, — тут же предложила Елена Васильевна. — Мне иногда кажется, что это лучшее из написанного об Италии. Пойдемте, Лерочка, вы мне поможете достать.
С этими словами она выехала из комнаты, где стояло пианино, и направилась по коридору к библиотеке. Лера пошла за ней.
Книга была большая, в старинном переплете. Достав с полки, Лера держала ее в руках осторожно, как хрустальную.
— Не бойтесь, читайте легко и спокойно, — заверила ее Елена Васильевна. — Эта книга предназначена для чтения, а не для благоговения — она очень живая.
Поблагодарив, Лера решила, что пора идти. Ведь они уже поговорили о будущих занятиях, и ей было неудобно задерживать Елену Васильевну. И она уже открыла было рот, чтобы проститься, — как вдруг замерла.
Откуда-то из глубины квартиры послышалась музыка — это был голос скрипки, и это, конечно, играл Митя.
Лера никогда не слышала, как он играет; даже удивительно, ведь они росли в одном дворе, и все знали, что Митя играет на скрипке. Но сейчас эти чудесные, чистые звуки словно застали ее врасплох — впрочем, как все в этом доме.
