бы об этом ни думал. И незачем мне больше об этом думать».
Она старалась не думать сейчас ни о чем, потому что все мысли, приходящие к ней в эти минуты, были только мучительны. Какие-то обрывки слов мелькали в ее воспаленном сознании, какие-то бессвязные воспоминания… Она сама не знала, откуда они приходят, зачем и почему.
«Юпитер»! — вдруг снова вспомнила Лера, хотя о Мите она тоже старалась сейчас не думать. — Сорок первая симфония Моцарта, вот что это! Кажется, она трудной считается, но почему? И главное — почему я-то об этом думаю?'
Лера совсем не разбиралась в музыке, на этот счет она не обольщалась. Ее детские музыкальные уроки были всего лишь коротким эпизодом. Они не дали ей никакого музыкального образования, хотя ничто не значило в ее жизни так много, как знакомство с семьей Гладышевых.
И то, что она подумала сейчас о симфонии «Юпитер», действительно было странным… Да нет, она точно ее не слышала ни разу — отчего же?
И тут Лера вспомнила! Ну конечно, она не слышала самой симфонии, но название ее слышала… Сколько лет ей было тогда — одиннадцать, кажется?
Лера пришла к Гладышевым в неурочный день — пришла за книгами. Она слишком быстро прочитала первую часть «Отверженных» — не рассчитала до следующего музыкального урока. Но ей так не терпелось узнать, что будет дальше с Фантиной, что ждать еще два дня было просто невозможно!
Дверь открыла безмолвная Катя, и ей Лера торопливо изложила свою просьбу.
— Заняты сейчас Елена Васильевна, — отрезала Катя. — С Сергей Палычем разговаривают.
— Да я только книжку возьму, и все! — убеждала ее Лера. — Ну хочешь, сама со мной пойди. Что я, украду что-нибудь?
— Украсть не украдешь, — смягчилась Катя. — Ладно, пойди возьми. Знаешь, где взять-то?
— Да я же первый том вот принесла, — показала Лера. — Этот поставлю, а другой возьму.
И она пробежала в библиотеку, а Катя пошла на кухню, сказав напоследок:
— Уходить будешь, дверь прихлопни.
Лера уже ориентировалась в море гладышевской библиотеки и уверенно направилась к самому дальнему шкафу, где стоял Гюго. Шкафы не запирались, она открыла высокую стеклянную дверцу и, встав на цыпочки, достала сверху тяжелый том, а прежний поставила на место.
Потом закрыла шкаф и собралась уже уйти, как вдруг решила быстренько глянуть, чем же начинается книга. А вдруг не историей Фантины? И, может, в таком случае лучше взять сразу два следующих тома, чтобы читать вразнобой, потакая собственному нетерпению?
Лера присела на пол за шкафом, поближе к окну, и открыла книгу. Но едва она вчиталась в первую страницу, как послышался шорох колес по паркету и голос Елены Васильевны. Лера уже хотела выйти из своего угла и извиниться за приход без приглашения, когда услышала еще один голос.
Она впервые слышала Сергея Павловича, Митиного отца, — и вдруг поняла, что лучше не мешать сейчас, лучше остаться в своем углу. Лера и сама не могла бы объяснить, почему она так решила. Наверное, ее поразило напряжение, сразу чувствовавшееся в голосах обоих Гладышевых.
— Сергей, ты представить себе не можешь, как меня это тревожит, — сказала Елена Васильевна. — Я боюсь за его будущее, он слишком с собою неосторожен…
— Как ты себе представляешь осторожность, Лена? — ответил Гладышев, и Лере показалось, что в его голосе промелькнуло недовольство. — Ты хотела бы, чтобы он относился к себе как к хрустальной вазе?
— Не надо переиначивать мои слова, — возразила Елена Васильевна. — Я думаю, ты все-таки понимаешь, о чем я говорю. То, чем обладает Митя, требует бережности, а он этого не чувствует или не хочет почувствовать.
— И слава Богу, — заметил Сергей Павлович.
— Как ты можешь быть так равнодушен, Сергей! — воскликнула Елена Васильевна. — Мне казалось, то, что с тобой произошло, не распространяется на Митю…
— Это не равнодушие, Лена, ты не можешь упрекнуть меня в равнодушии к нему. Но и я не могу тебе позволить выращивать его в парнике. Не хотел бы позволить, — поправился он.
— Значит, ты считаешь нормальным, что он, в его годы, подпадает под влияние каких-то жутких людей с сомнительным прошлым? Да что там — просто полууголовных людей! Так может считать только человек, абсолютно равнодушный к собственному сыну!
— Я не равнодушен к нему, — повторил Сергей Павлович. — Но, в отличие от тебя, понимаю, что Митя не может находиться ни под чьим влиянием. Мне странно, что ты этого не видишь. Ты, считающая себя образцовой матерью!
Голос у Сергея Павловича Гладышева был глуховатый, но очень похожий на Митин. Лера вспомнила, как, увидев старшего Гладышева после Митиного концерта в Консерватории, сразу уловила его сходство с сыном, хотя в их чертах было мало общего.
Это было какое-то единое настроение — ощущение твердости и воли, исходившее от обоих. И от Мити не в меньшей мере, чем от его отца с капитанским взглядом серых глаз и плотно сжатыми губами.
И сейчас, слыша голос Сергея Павловича, Лера только уверилась в своем первом впечатлении. Но что значил этот странный разговор?
— Почему ты берешь на себя смелость решать, что ему необходимо для его будущего — да что там будущего, настоящего! — а что нет? — спросил Сергей Павлович с неожиданно взволнованными интонациями.
— Потому что я его мать, потому что я люблю его! — ответила Елена Васильевна. — Он мой сын, и я понимаю…
— Выходит, не понимаешь, — остановил ее Гладышев. — Он не только твой сын, он настоящий художник, он музыкант, каких мало. Не мне говорить тебе об этом, Лена! Ты слышала, как он дирижировал «Юпитером», ты знаешь этот финал… Неужели ты не поняла, что нужно чувствовать в себе, чтобы это сыграть? Ведь ему шестнадцать лет, по годам он ребенок еще — и он сделал то, что не дается ни техникой, ни даже опытом! Я предположить не мог, что в нем это есть. Трудно было ожидать, чтобы в его возрасте вся экспрессия жестов уходила так глубоко внутрь… Ты знаешь, что надо иметь в душе, чтобы это сделать? И ты берешь на себя смелость определять, где черпать то, что ему для этого необходимо!
— Черпать, конечно, следует в подворотне — так тебя надо понимать? — в голосе Елены Васильевны прозвучала незнакомая Лере холодноватая ирония.
— Он сам разберется, — ответил Сергей Павлович. — Дух веет, где хочет.
— Не надо этих патетических цитат, Сергей! — возмутилась Елена Васильевна. — Ты предлагаешь мне спокойно наблюдать, как мой сын лезет в какую-то грязь! Катя говорила об этой женщине, с которой его, как говорят, связывают не вполне невинные отношения…
— Ну и что?
— Ты, возможно, находишь подобные отношения нормальными. Скажи еще, что это полезно для здоровья! Ты так переменился, Сергей… Но я не считаю, что для шестнадцатилетнего юноши полезен физический контакт с проституткой. Есть не только здоровье тела…
— А я и не думаю, что Митя может в отношениях с женщиной ограничиться физическим, как ты говоришь, контактом, — заметил Гладышев. — Даже если она проститутка. В нем довольно благородства, чтобы не опускаться на уровень животного. Но жизнь есть жизнь, в ней разное бывает. Если его потянуло к этой Зине, что ж, не нам решать, почему.
— Ты даже знаешь, как ее зовут, — заметила Елена Васильевна.
— Знаю. Почему бы и нет? Если я редко бываю здесь, это не значит, что я вижусь с Митей реже, чем прежде.
— Хорошо, оставим Зину. А эта дикая история накануне финала конкурса Чайковского?
— Ничего дикого я в ней не вижу. Клементина смеялась как безумная, когда его увидела. Сказала, что только русский мужчина способен на подобное накануне такого концерта!
— Вот именно… Сомнительный комплимент!
— Не нам судить, — повторил Сергей Павлович.
