только же гастроли? Митя вон целыми днями занимается, когда дома. А у них, я же вижу, на пианино только Елена Васильевна играет.
— Лерочка, — сказала мама, — но это же нехорошо — интересоваться чужой жизнью! Зачем тебе об этом знать, из любопытства? Прямо как старушка у подъезда, даже стыдно.
— И совсем нет, — обиделась Лера. — Просто я же их люблю, и я же вижу… Ни о чем тебя больше не буду спрашивать!
Мама дорожила ее доверием и слегка испугалась.
— Ну что ты сразу, в самом деле… Да никакой тут тайны нет, просто я не думала, что тебя это может интересовать. Сергей Павлович давно с ними не живет, Мите лет десять было, когда он ушел.
— Но почему? — настаивала Лера. — Елена Васильевна же такая хорошая… Как можно от нее уйти?
— Этого никто предвидеть не может, — сказала Надежда Сергеевна, и в ее голосе промелькнула грусть; Лере показалось, что мама подумала не о Гладышевых. — Если бы это знать — почему… Он полюбил другую женщину, намного его моложе, и тоже пианистку. А тут с Еленой Васильевной такое несчастье после родов, и Митя — талантливый мальчик, это сразу было видно. Сергей Павлович очень порядочный человек, очень благородный. Но сколько можно жить с женщиной из одной порядочности? Я так думаю, Елена Васильевна и сама не хотела… Ну, он и ушел все-таки. Да ведь это давно было, Лерочка, неужели ты не знала?
— Не знала… — протянула Лера. — Митя ничего не говорил.
— Конечно, он говорить об этом не будет, он отца очень любит. Но и маму любит так трогательно, ты же сама видишь. Как ему обо всем этом говорить, да еще с тобой, когда ты совсем ребенок?
— Никакой не ребенок, — обиделась Лера. — Мог бы и сказать… Как будто я дурочка!
— Не обо всем станешь говорить, — повторила Надежда Сергеевна. — Это же нелегко. Я вон помню, как Сергей Павлович рояль перевозил отсюда. Это же его квартира, его отца, а он только рояль и взял, потому что ему ведь надо… У них «Стейнвей» был, необыкновенный. Как все равно покойника выносили, ужасное было впечатление. Весь двор видел. Я думаю, Митя на всю жизнь это запомнил. Хотя что тут можно было поделать?
Лера замолчала и не стала больше ни о чем спрашивать. Ей вдруг стала понятна печальная простота маминых слов. Действительно, ничего нельзя поделать… Была любовь — и ушла, и никто не объяснит, почему.
— А дядя Леха Буданаев? — спросила она.
— Что — дядя Леха? — не поняла мама. — Он тут вообще не при чем.
— Да нет, я не про то, — объяснила Лера. — Почему он странный какой-то, ты не знаешь?
— Какой же он странный? — возразила Надежда Сергеевна. — Обыкновенный мужчина, приличный, серьезный. Молчаливый, так что же в этом странного?
— А почему у него жены нету? — не унималась Лера.
— Лерочка! — наконец рассердилась мама. — Почему тебе вдруг все понадобилось про всех знать? Да еще что — почему ушел, почему жены нет! Безобразие просто, в твоем возрасте! — Но, увидев расстроенное Лерино лицо, Надежда Сергеевна смягчилась. — Ну, он любил когда-то одну женщину, — объяснила она. — В ранней юности. Жил в деревне, и она тоже, в Орловской области. Она была его невестой, а потом вдруг вышла за другого человека. Алексей все бросил и уехал в Москву. Он мне как-то говорил, давно: дом ему всей деревней строили, и когда он после этого уехал — это как плевок, невозможно было после такого даже показываться туда.
— А что же он должен был делать? — удивилась Лера. — Если она за другого вышла?
— Вообще-то, по тем правилам, тоже должен был другую найти, да и жить себе в новом доме. Люди ведь по-своему оценивают, что важнее в жизни, а в деревне особенно. И от всех того же требуют. А он по своему разумению поступил, такое не прощают. И в Москве он сразу не прижился — молодой, с несчастной любовью… Это же естественно! Начал пить, гулять — и, конечно, ввязался в какую-то драку, посадили. Обыкновенная в общем-то судьба, у многих так складывается. Но Алексей ведь не для такой судьбы родился, и от этого у него было ощущение, что вся жизнь потеряна. — Словно спохватившись, Надежда Сергеевна взглянула на Леру, которая слушала, открыв рот. — Ты понимаешь хоть что-нибудь? — спросила она.
— Мама! — обиделась Лера. — Если ты считаешь меня дурой малолетней…
— Ужас, Лерочка, что у тебя за слова! Ты и при Елене Васильевне так выражаешься? — укоризненно сказала мама. — Ну вот, ему больших усилий стоило вернуться к нормальной жизни. И все равно, я думаю, осталось ощущение, что жизнь не удалась.
— Да, — вспомнила Лера, — он и с Митей про что-то похожее говорил. Он вообще так к нему относится… Ты заметила?
— Наверное, Лерочка, — кивнула Надежда Сергеевна. — К Мите, я думаю, все так относятся, кто его знает. Ты ведь тоже, правда? Он незаурядный, это сразу чувствуется.
«И Зинка… — подумала Лера. — Интересно, она-то как относится?»
Ей вдруг стала понятна особенная, замкнутая и завершенная, аура их двора — хотя едва ли она знала в то время это слово. Но она чувствовала: какая-то своя жизнь идет между этими домами, в какую-то особенную жизнь ведет гулкая арка с Неглинной. И всем есть в этой жизни место, все в ней что-то значат. Впервые Леру заполнила радость от того, что и она принадлежит этому пространству — вместе с Митей.
Даже сейчас, через много лет, Лера улыбнулась в темноте, вспомнив ту свою давнюю радость. Ей как-то незаметно стало легче от воспоминаний о том вечере накануне конкурса Чайковского…
Все вдруг показалось не таким уж мрачным. В самом деле, о чем она грустит? Конечно, то, что произошло между нею и Стасом, отвратительно. Но что же теперь? Всю жизнь об этом размышлять? Ведь она свободна теперь, а значит — что ни делается, все к лучшему!
Горло у нее начинало болеть, ее немного знобило. Ничего удивительного — после беготни в туфлях по снегу. Но это казалось Лере ерундой по сравнению с неожиданно пришедшим освобождением.
Она так рада была, что именно сейчас догнали ее эти воспоминания, — потому что все, связанное с гладышевским домом, было спасительным. Даже самое горькое воспоминание…
Елена Васильевна умерла, когда Леры не было в Москве.
Это было летом, и вся их группа отправилась в Крым, на виноградники. Сманил их туда однокурсник Алик Рябчук, родители которого жили в поселке Насыпное под Феодосией.
— Знаете, сколько народу туда летом приезжает! — говорил он еще весной. — Ну сами подумайте, чем плохо? До обеда отработали на катаровке — корешки подрезать виноградные, это ж говорить даже смешно! А потом зато — море рядом, пляж! И жилье бесплатное, и питание, учтите. Заработки, конечно, никакие, но зато отдых — лучше не придумаешь. И билеты еще купят обратные через совхозную контору, тоже большое дело.
Алик не обманул: Лера действительно наслаждалась каждой минутой этого лета. Никогда в ее жизни не было такой всеобъемлющей, чудесной лени под ласкающим солнцем, в прозрачном море, на тихом берегу, где почти не было отдыхающих.
«Дольче фар ниенте, — думала она. — Вот, значит, что такое блаженная праздность…»
И по горам они еще лазили, и в Новосветские пещеры спускались со спелеологами, и Алик даже пытался ухаживать за Лерой, хотя она уже была замужем за Костей…
Она вернулась в Москву в конце августа, такая загорелая, что ее карие глаза едва отличались по цвету от лица. Надежда Сергеевна обрадовалась, увидев свою Лерочку такой посвежевшей. Куда там отдыху на тети Кириной даче!
Костя был еще у родителей, они сидели с мамой вдвоем на кухне, Лера мыла огромные грозди золотого винограда и расспрашивала Надежду Сергеевну о летних новостях. Та рассказывала, как дяде Штефану удаляли аппендикс, как за Любой Михальцовой начал ухаживать какой-то солидный, прилично одетый человек, приезжающий во двор на «Жигулях»…
