Лера слушала рассеянно. Что ж, обычные новости, ничего особенного. И вдруг она поняла, что мамины интонации кажутся ей какими-то торопливыми, словно извиняющимися.
— Мама, случилось что-нибудь? — тут же спросила она. — Ты почему мне не говоришь? Тебе, может, в больницу приходилось ложиться, а ты мне не сообщила?
Это было вполне вероятно. Мама, скорее всего, не захотела бы прерывать Лерочкин отдых, если бы пришлось ложиться в больницу.
— Нет… — сказала Надежда Сергеевна. — У меня здоровье было в порядке…
— У тебя? — тут же переспросила Лера. — У тебя — в порядке, а у кого — не в порядке?
— Лерочка, — сказала мама, отводя глаза, — я тебе не хотела говорить… Елена Васильевна умерла.
Лера ожидала чего угодно — каких-нибудь маминых нехитрых секретов, или что та потеряла пенсию, или что заболели Костины улитки, а Надежда Сергеевна не решается ему сообщить. Но это…
— Но как же это? — беспомощно прошептала она. Тяжелая виноградная кисть выпала у нее из рук и шлепнулась на пол. — Почему же это?
— Никто не ожидал, Лерочка, — сказала мама. — Конечно, у нее все время голова болела — от позвоночника, наверное — но ведь все уже как-то и привыкли… Бершадская, такая вредная старуха, вообще говорила: это, мол, все дамские уловки — мигрень, больше ничего. А кого ей было уловлять? Митенька для нее один был свет в окошке, а он и так от нее не отходил.
«Митя!» — подумала Лера, и мысль о нем потрясла ее едва ли не больше, чем известие о смерти Елены Васильевны.
Наверное, она вслух произнесла его имя, потому что Надежда Сергеевна торопливо сказала:
— Митеньки не было как раз, такое горе, такое горе!.. Он на гастроли уехал, во Франции какие-то гастроли, и конечно, она, бедняжка, не хотела его перед отъездом пугать. А он ехать не хотел, я знаю.
— Почему? — спросила Лера.
— Он заходил перед отъездом, тебя спрашивал. Говорил: «Придется, наверное, уехать, невозможно подвести целый оркестр. Жаль, Леры нет…» А я ему говорю: «Митенька, о чем ты волнуешься, я сама буду забегать не хуже Лерочки, и Катя такой надежный человек!»
— Мама! — Лера почувствовала, что задыхается. — Как ты могла мне не сообщить, как ты могла! При чем тут Катя, при чем тут кто?.. Он же чувствовал, он всегда чувствует!
— Лерочка, я и сама не понимаю. — Мама смотрела на нее умоляюще. — Ты в кои-то веки выбралась на море, такая возможность отдохнуть… Где бы мы взяли денег, если бы не эти виноградники? И это ведь в самом начале было, ты только уехала. Я и подумала: сейчас сорвешься, приедешь, лето в городе просидишь. И зачем? Правда ведь, у нее все было. Катя, бывало, в лепешку расшибется, и Сергей Павлович каждый день приходил. Кто же мог думать, что так все?..
— Когда она умерла? — спросила Лера.
Она не могла больше слушать мамин оправдывающийся голос. Море, отдых… Господи, а Елена Васильевна умирала здесь одна, а Митя… Что было с ним, когда он приехал?.. Что было с ним, если даже для нее, Леры, невыносима мысль о том, что Елена Васильевна умирала в одиночестве?
— Катя вечером прибежала. «Умирает», — говорит. Я — к ним, а у нее ведь инсульт случился, она уже и не разговаривала, когда я пришла. Мы с Сергей Павловичем в подъезде столкнулись, его Катя по телефону вызвала. Он сидит перед ней, руку ее гладит: «Лена, Лена…» А что уж было звать, она уже, наверное, и не слышала…
Лера видела все это так ясно, как будто сама стояла перед кроватью Елены Васильевны, сама держала ее за руку и сама с ужасом понимала, что та уже даже не слышит…
Слезы подступили к самому горлу, и Лера наконец смогла заплакать.
— Все-таки это хорошая смерть, Лерочка, — сказала мама. — Вот так, сразу, и не мучить никого… Она ведь так все время о Митеньке беспокоилась — что затрудняет его, и вообще. Он-то все смеялся только: «Глупости, мама, это ли заботы, когда я тебя люблю!»
— Как же он?.. — спросила Лера сквозь слезы. — И где он сейчас?
— Ох, детка, ты же его знаешь — все внутри держит. На следующее утро прилетел, отец ему позвонил. Я его на похоронах только увидела. Лицо белое, как у самой покойницы, круги под глазами. И молчит, хоть бы поплакал, все легче. День побыл — и обратно, что же, такая жизнь… Да и что ему теперь здесь?
Вечером Лера пошла к Гладышевым. Но дверь была закрыта, никто не вышел на ее звонки: наверное, Митя еще не вернулся. Она места себе не находила, думая о нем и о собственной невольной вине. Она представляла, что он чувствовал, возвращаясь в Москву по отцовскому звонку, и когда улетал снова, куда-то во Францию, а Елены Васильевны уже не было, чужие руки закрыли за ним дверь… И ничего нельзя было сделать, ничего! Впервые в жизни Лера испытала такое отчетливое чувство собственного бессилия — перед могуществом смерти…
Она не видела Елену Васильевну мертвой, и может быть, поэтому смерть не имела власти над ее удивительным, ясным обликом. Иногда Лера вообще забывала, что та умерла, и ей казалось: вот приедет Митя, и они снова будут сидеть втроем в гостиной, и пить чай, и Елена Васильевна станет расспрашивать о Крыме, вспомнит, как была в детстве с отцом в Ялте и они заходили в гости к Марии Павловне Чеховой…
Митя вернулся через месяц и сразу зашел к Лере. Надежда Сергеевна была права: если бы Лера не знала о случившемся, она никогда не догадалась бы ни о чем, глядя на него.
Он сидел за столом, мама то входила в комнату, то выходила, чтобы принести еще какие-нибудь пирожки или подогреть чайник, а Лера смотрела на Митю, вглядывалась в его лицо, не отрываясь.
— Митя, — сказала она наконец, — ты прости меня…
— Не надо так говорить, — попросил он. — Не надо, подружка моя, ты что? Еще бы не хватало, чтобы ты себя мучила этим.
— А ты? Ты же мучаешь себя, Мить… А ведь ты совсем не виноват, совсем!
Он не ответил, глядя перед собою. Тогда Лера и увидела впервые этот взгляд: как будто он вглядывался туда, где исчезла Елена Васильевна, куда ушла ее душа и куда никто не мог вглядеться, кроме него.
— Я!.. — сказал он наконец с такой горечью, какой Лера никогда не слышала в его голосе. — Это теперь неважно.
Тяжесть лежала у них обоих на сердце, Лера физически ощущала ее, ей дышать было трудно под этой каменной тяжестью. Но когда она смотрела на Митю, неотрывно всматривалась в его глаза, пыталась заглянуть в их вечно загадочные уголки под ресницами, — она чувствовала и другое.
Именно сейчас, в состоянии растерянности и подавленности, он оставался собою — с той же своей силой, ясно ощутимой в каждом жесте и взгляде, которую Лера знала в нем всегда и которую словно видела сейчас впервые. Он был совсем не похож в этом на мать — и он был похож на нее, как никогда прежде.
Лере никогда не приходилось видеть такого сочетания силы с душевной трепетностью, которое было в Мите всегда, но которое она так ясно почувствовала в нем только сейчас.
Это было печальное воспоминание, но Лера почему-то обращалась к нему именно теперь, когда старательно гнала от себя все, что могло бы нарушить вдруг пришедшее к ней чувство освобождения. Она даже стремилась к этому воспоминанию — как стремилась сегодня по вечерним зимним улицам к Мите.
Аленка завертелась в кроватке, захныкала. Лера посадила ее, сонную, на горшок, снова уложила. И тут же провалилась в простудный, но спокойный сон.
Глава 6
Простуду она все-таки подхватила изрядную. Температура держалась целую неделю, горло
