А затем и мы подпевать стали.
– Я это… пойду. Домо… Домой…
Договорить Капанид все же смог - с трудом. И даже встать. И даже плащ накинуть.
Бурдюк пуст, второй мы куда-то запрятали (от беды подальше!), Амиклу на скамью уложили, моим плащом укрыли.
– По… Пойду!
Мне легче - все-таки этолиец! Я не только на ногах стою, но даже соображаю. Домой-то он дойдет, близко, а вот…
– Давай я ее отнесу. Или позову кого - чтоб помогли. Сфенел - на Амиклу (спит она, улыбается). Смотрит долго, головой качает..
– Не-а. Пусть она тут… У Тебя. И завтра тоже. И послезавтра… И вообще…
– Ты чего? - поразился я.
А Капанид вновь на Амиклу поглядел, башкой мотнул:
– Того! Потому что она тебя лю… любит, понял? Тебя! Атыду… дурак, ду… дубина, собака ду… дурная! Понял? А жрецу, Стрепсиаду этому, мы разобьем мо… мо…
На этот раз договорить мой друг не сумел.
А теперь и я третий день из дому не выхожу!
– Ты не вини себя, господин Диомед! Ты не виноват, просто ты меня пока увидеть не можешь. Смотришь, а не видишь. А я тебя вижу, потому что я тебя люблю, понимаешь? Но ты меня увидишь, обязательно увидишь, любовь - сильная, она даже смерти сильнее! А я тебя любить буду - пока ты меня не полюбишь! Или не прогонишь. Ты меня не прогонишь, господин Диомед?
Ночью за мной пришли. Амикла заснула, калачиком на ложе свернулась, а я не спал. Лежал, руки за голову, и в потолок смотрел.
Думал.
И о ней думал, и о себе, и о Светлой, и о том, что жрецу нужно морду набить. О всяком, в общем.
Вот тут они и пришли. Вошли, не постучали. Шлемы с хвостами конскими, панцири золотом сверкают. Дедова охрана!
– Собирайся!
Собирайся - это значит фарос, сандалии новые, диадема. А где я ее, диадему, возьму? Так и пошел - без диадемы.
А Амикла и не проснулась.
Темно было в покоях, даже факел не горел - чадил только. И от того дедово лицо совсем мертвым показал Каменным каким-то. Только глаза живые.
– Подойдите ближе!
Это он нам - мне, Ферсандру, братишкам его, близнецам, маленькому Киантиппу и, конечно, дяде Эгиалею. Дядя, оказывется, уже приехать успел. Приехать успел, а переодеться - нет. Так в плаще дорожном и пришел.
– Ближе!
Твердо звучала речь ванакта Адраста Злосчастного. Хоть и не сидел он на троне - лежал. Покрывало до подбородка, из-под покрывала рука свесилась - худая, недвижная.
– Говори!
Это дед, конечно, дяде Эгиалею. Тот ближе шагнул, руку, ту, что свесилась, поправил.
– Отец, Микены нам не помогут. Эврисфей сказал, что не даст войска. И наше войско не пропустит. (Вот куда дядя Эгиалей ездил!) Серые губы дернулись. Странно, мне вдруг почудилось, что дед смеется. Смеется?
– Говори ты, Диомед!
Я вздрогнул. Как начать? 'Ванакт'? 'Богоравный'?
– Дедушка! Дядя Андремон… Басилей Андремон поможет, но он сначала хочет поговорить с тобой или с дядей Эгиалеем. Он может приехать… (Купцы, которые на разбойников похожи, мне не только молоко злое передали. Но и на словах кое-что.) И вновь дернулись губы Адраста Злосчастного.
– Нет… Иначе сделаем. Я сказал - ближе подойдите! Подходим. И страшно почему-то. Ферсандру своих братишек даже подталкивать пришлось. А у Киантиппа губы задрожали.
– Я, Адраст, сын Талая, ухожу из нашего мира. Я не могу завещать вам великого царства, поэтому я завещаю вам, сыну и внукам моим, мечту…
Твердо говорил мой дед и прямо смотрели его глаза.
– Ты, Ферсандр, со своими братьями воцаришься в Фивах. Ты, Диомед, станешь владыкой Калидона, а потом и всей Этолии. И вместе вы сокрушите проклятый дом Пелопса!..
И вдруг я понял - что-то не так! Дед сказал 'сыну'? Одному! А как же дядя Эвмел? Почему его не позвали?
– Аргос вновь станет первым городом Эллады. Вы сделаете это, иначе душа моя не даст покоя никому из вас. И если надо будет пролить кровь - свою или чужую, - вы ее прольете! Мечта дороже крови…
Да, дядю Эвмела не позвали. И я уже не удивлялся. Начнем сейчас, когда все наши враги уверены, что вы плачете у моего смертного ложа. Не смейте плакать! Это - удел женщин, а вы справите тризну по мне в Фивах и Калидоне. И да будет так! Клянитесь!
– Клянусь! - это дядя Эгиалей. - Клянусь, отец!
– Клянусь… клянусь… клянусь… клянусь… - это мы, разнобой, негромко.
И вновь вспыхнул перед глазами темный огонь - пламя Зевса Листия…
' Мы, Семеро, клянемся честью, кровью и жизнью своей…' И другой огонь - элевсинский. И крик тети Эвадны. - Ты, сын, едешь к куретам - завтра же! Не бойся, я не умру, пока ты не вернешься! А если умру, мою смерть скроют. Ты, Ферсандр, сам знаешь, что делать… Ферсандр побелел весь, губы ниточкой сжал. Кивнул И дядя кивнул. И я. Ведь ясно, не один он к куретам поедет! - И еще… - Лицо деда дернулось, исказилось камевд ной маской. - Если… Если выродки Амфиарая - или кто-то еще - попытаются вам мешать, вы их всех! До седьмого колена, всех! Всех..
Дрогнуло покрывало. Худая, дрожащая рука поднялась, сжалась в кулак.
Упала.
– Всех…
Дохнуло холодом. И вдруг почудилось мне, что не дед, не Адраст Злосчастный, говорит с нами. Будто взглянул мне в глаза сам Танат Жестокосердный…
И снова, как когда-то в детстве, Крон Всемогущий раскрутил свое хрустальное колесо, что простерлось под всеми мирами, невидимое, неслышное. Быстрее, быстрее, быстрее!.. Время помчалось бешеным конем, зимним ветром, колесницей под уклон, не разбирая, не давая оглянуться…
– Да ты чего, Тидид? Ведь ванакт… дед твой… помирает! Куда ж уезжать?
– Я… Скоро узнаешь, Капанид. Ты… Пусть Амикла меня дома живет, ты посмотри, чтобы все в порядке было. А жрец этот, Стрепсиад…
– А я ему морду набью! Не, я лучше ему браслет золотой дам, чтобы отстал. А знаешь, что говорят?
