колена, всех!
Всех…'
Хвала богам - не ванакт. И не буду!
– Да и какой же ты чужак, Тидид? Это в Калидоне ты чужой. Боюсь, не все тебе будут там рады. И не только Ойней…
Вот уж точно! Кто бы спорил, а я не стану.
А серая пелена ползет, густеет, подступает… сомкнулась. Говорят, такой же туман стоит над Летой, и челн Ха-рона так же бесшумно скользит к невидимому берегу - к Белому Утесу, к полям асфоделей…
Я закрыл глаза. Еще не хватало, чтобы дядя понял, как страшно будущему (ха-ха!) лавагету. Не думать! Не думать о море, о сером тумане, о черной воде, тихо плещущей рядом - только протяни руку. Лучше я буду думать о гиксо-сах, о том, как они здорово обманули ванакта Кеми. Они - на востоке, ливийцы - на западе. Два войска, и в Кеми не знали, откуда ждать удара. Пришлось посылать войска на все рубежи… и вот тут-то гиксосы и врезали! И боги со звериными головами не помогли!
А то, что у ливийцев войска было с воробьиный клюв - так у страха глаза велики. А ведь можно еще хитрее придумать. Микены наше войско не пропустят, а если и пропустят, то совсем немного - как раз с воробьиный клюв. Маленький такой клювик у маленького воробышка…
Открыл глаза - и вздрогнул. Ничего не видать! Дядя совсем рядом сидит, а все равно - не разберешь. Черная тень - не человек… …И чего это я все время о воробьях этих дурацких думаю? Может, потому, что они не просто пичуги, они - птенцы Психопомпа-Килления, стража душ, уходящих в Аид? Их тоже зовут психопомпами…
Стоять! Ничего себе мысли посреди моря! Недаром говорят, что люди делятся на живых, мертвых и тех… - Дядя! А-а… А если дед, в смысле басилей Ойней, войско у границ выставит?
Пустое спросил (не мое это дело - пока!), просто так, бы дядин голос услышать. Услышать - и самого себя убедить, что мы еще здесь, а не посреди Леты.
– Тогда ты меня со своим дядюшкой познакомишь, сквозь туман донесся негромкий смешок. - Как бишь его зовут? Терсит, кажется?
– Терсит…
Хорошо, что я не лавагет и мне не надо думать, зачем нам мой калидонский дядюшка. Конечно, на войне все пригодится, но из него уж точно - наконечник стрелы не вылепишь.
Зато поскользнуться можно!
В лицо ударил ветер - брызгами, солью, знакомым запахом водорослей. Туман дрогнул, отступил, пошел клочьями…
Хвала богам!
Скоро берег, а там - Калидон, и там мне придется думать о войне, а пока я вспомню совсем другое - тоже туман, но серебристый, поляну в лесу… …Уговорил я дядю! Сделали крюк, заехали, постояли у старого мертвого дерева, возле которого я когда-то увидел Ее. Постояли - и поехали. Теперь там вырубка, совсем рядом, углежоги ямы свои смрадные роют…
'Люди… Они добираются даже сюда. Скоро придется уходить. Жаль…' И ты ушла, Светлая! И я уже никогда… Нет! Неправда! Я увижу Тебя, найду, пусть даже не сейчас, а когда-нибудь. Ведь жизнь длинная, очень длинная… …А может, и не очень. Папе тридцать с небольшим было, мне - шестнадцать.
– Старший эфеб Диомед! К высадке! Вот дела! Да мы уже приплыли! Вот и берег рядом, вес в водорослях, сейчас лодка носом ткнется… ткнулась. - Твоя земля, Диомед Калидонский! - Дядя встает, поправляет фибулу на плече. - Ты - первый!
Шутит? Нет, не шутит. Улыбается - но не шутит. Первый, значит? Ну ладно!
К высадке, Диомед Калидонский!
Прошел вперед, примерился, как прыгнуть точнее (кому охота ноги мочить!), оглянулся… (Сам не знаю, чего оглянулся. Словно позвали. Словно сзади что-то важное осталось - такое, что и не вернуть. Так ведь нет там ничего, кроме моря! Море, над ним - туман клочьями. И все равно - не так что-то. Будто забыл. Или потерял. Или потеряю.) …И уже земля под ногами (калидонская!), а я все думал, что не так? Может, дядино лицо не понравилось? То есть понравилось, да только странное оно какое-то. Улыбается дядя - а лицо… такое. Серое, неживое - как у деда Адраста. Словно мы и вправду по Лете плыли.
Да нет, ерунда все это! Просто я моря… не боюсь, понятно, но не очень это море люблю. Так себе. Чуть-чуть.
А я-то понять не мог, чего это тетя Деянира у меня спросить хочет? И так подходит, и этак, и намекает вроде (ба-а-асом, ба-а-асом!).
– А твой друг почему не приехал? Как его.. Сориск, Сефей…
Ну да, как же! Забыла она Сфенела Капанида!
Ай, тетя!
Пришлось пояснить: не смог. Занят потому что. Женится.
Помрачнела!
А в общем, молодец тетя! Мускулы из-под хитона буграми выпирают, да и не только мускулы, губы, словно охрой помазаны - горят! И в доме все горит - блестит то есть. Тазы медные - хоть сейчас вместо доспеха пристраивай. И тарелки блестят, и миски (серебряные!). И стад, говорят, прибавилось.
Ну, за стада - это дяде Гераклу спасибо. Дедушка Ойней, пращур мой Живоглотный, уже несколько раз на войну его посылал. Да какая там война! Вокруг и городов нет, а в селах, как про Геракла заслышат, сразу откуп на телеги грузят. Ну и стада, понятно, гонят. И побольше, побольше!
Повздыхала тетя, повспоминала (не только дяде Гераклу есть что вспомнить!), а потом и мною занялась.
– А ты сам, племянник, надолго ли? А то я одна, понимаешь, осталась. Страшно одной-то! А ты вот какой крепыш вырос, защитишь, ежели что!
А у самой - хитон с плеча (этак незаметно, незаметно)… И язычок по ее алым губам - р-р-р- раз.Облизнулась! Я от тети к окошку отошел, за ставню потянул (тоже - незаметно, незаметно!). Если что - выпрыгну! Быстро бегаю - не догонит!
И ведь что интересно? Целый год дядя Геракл из дома носу не казал. А стоило мне весточку в Калидон прислать, что буду, и не один, а с другом (это я про дядю Эгиалея, понятно), так тут же оракул листьями прошелестел: пора богоравному герою в Додону съездить - овцу перед Диевым дубом заколоть. И не одному, а с чадами. Вот и поехал дядя. А Додона-то - в Эпире, не ближний свет! А из Эпира решил он к друзьям-кентаврам заехать (ни разу не видел я кентавров этих, обидно даже!) Ну а тетя Деянира, понятное дело, осталась - за стадами присматривать. Вот и не верь после этого в божье всевидение! А тетя между тем… Все, пора в окошко прыгать! Не выпрыгнул - дядя Эгиалей в дверь постучал. Спас.
В Калидон мы тихо въехали. Парней, что с нами были, за воротами оставили вместе со всем оружием, сразу же во дворец, к Живоглоту (тоже мне, дворец!), а лошадей за повод - и сюда. К тете. Хитрые мы, ой хитрые! Нет, это не я так думаю, это в Фивах подумают. Tyт уже небось гонец летит-задыхается: прибыли! тайно! колесниц и повозок! Плохо им спаться будет, в этих Фивах!
– Простил? - это я.
– Ха! - это дядя Эгиалей.
Ясно! Как же, простит меня Живоглот! Простит наследником придется признать. А тут без меня их - фратрия целая. Наследников.
Да и не обо мне у них разговор шел. То есть и обо мне тоже, но так - краешком.
Все! Можно дядю на растерзание оставлять (пусть про стада тете Деянире рассказывает!), а самому чуток прогуляться. Только теперь и в самом деле посматривать придется. Потому как дядюшка Терсит… … убил бы! А дядя Эгиалей говорит, что убить можно, но потом. Попозже. А пока дядюшка всем хорош: жаден, труслив, страшен, как гарпия, - и дедулю моего ненавидит. Тут во дворце целая шайка собралась - родичей. Собралась, ключи от сундуков с кладовыми к рукам прибрала, а дядю Терсита прочь выставила. В общем, наконечник стрелы из него не получится - но кое-кому придется поскользнуться.
Тот слиточек серебряный я ему так и не отдал. Из принципа. Небось до сих пор жалеет, что
