кто любил меня…
– Фоас! Конницу - двумя крыльями. Ты - к воротам, я-к лагерю. Мне - колесницу. При атаке кричать:
'Кабан!'. Вперед! И-не щадить! Никого! Никого! …Арей Эниалий, кровавый бог, бог резни и убийства, ненавистный людям, стань мной, а я стану тобой, и мы выпьем крови, крови, крови!..
Кабан!!!
…Река шумит совсем рядом, тихая, спокойная. Странно, я не могу ее увидеть. Только плеск - и легкий теплый ветерок.
Тихо-тихо.
Тихо…
Река совсем близко, только шагни, только вдохни поглубже свежий прозрачный воздух…
Почему я боялся? Боялся захлебнуться, исчезнуть, пропасть навсегда? Боялся - себя, Дурной Собаки, способной убить в нелепой стычке, в мальчишеской драке…
Теперь - не боюсь! Я, Диомед, я, Арей Эниалий, безумный, беспощадный, несущий смерть!
Плещет, плещет…
Ферсандр плакал. Маленький, смешной в своем огромном, не по росту, заляпанном грязью панцире, в съехавшем на ухо гривастом шлеме. Слезы текли, он вытирал их рукой - тоже грязной, в крови…
– Я не хотел, Тидид! Я не хотел! Не хотел, чтобы так! Не хотел!..
Еще один Ферсандр лежал на земле - мертвый. Труп. Как и сотни других на этом страшном поле. Два Ферсандра, даже панцири похожи, только у второго, мертвого, не было шлема. Потерял, а может, и сняли уже. Высшая доблесть - содрать доспехи с теплого трупа! А вот они - трупы. Много! На всех хватит! …А Капанид ранен, легко, правда, в руку, и Промах Дылда ранен, и толстяк Полидор, и Амфилох. И дяди Эгиалея больше нет…
А я жив. И даже не помню того, кого убил первым!
– Он же… Диомед, может, мы… Может, не так надо было?
Он не ждет ответа, маленький Ферсандр, Ферсандр Победитель, отвоевавший отчий престол. Тому, второму Ферсандру, трон уже ни к чему. Он мертв, Лаодамант Этеоклид, еще час назад бывший басилеем фиванским, а мертвым уже ничего не нужно в этом мире. …А я и не думал, что двоюродные братья могут быть так похожи! Как две капли. Как два окровавленных трупа.
– Ферсандр!
Я положил руку на его холодный грязный наплечник, тряхнул, подождал, пока он вытрет - размажет - слезы по лицу.
– Я приказал передать в Фивы, чтобы все уходили. Ночью - тайно. Мои куреты отойдут от Бореадских ворот.
Он кивнул. Это - все, что мы можем сделать. Иначе - резня. Иначе - снова трупы. Даже если откроют ворота - пощады не будет. Слишком дорого стоила нам победа.
Победа?
Я оглянулся. Трупы, трупы, трупы - по всему полю, до самых стен… …Ни очага, ни закона, ни фратрии тот не имеет, кто межусобную любит войну, столь ужасную людям…
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ ВАНАКТ
Дележ добычи - почти свадьба. Удовольствия столько же, а церемоний даже побольше. Сначала по кучам разложить, да не как-нибудь, а поровну, потом жребий кинуть, потом - меняться начинать (ну зачем мне, к примеру, пять женских гиматиев?).
Мои куреты, правда, в этой игре участвовать не стали - взяли что хотели и в сторонку отошли. Да и не в Фивах их добыча. Сейчас несколько сотен чернобородых по всей Беотии стада к границе сгоняют. Вот их и поделят - но уже дома.
А кучи вышли изрядные. Если не до небес каждая, то выше крыши - точно. Фиванцы ночью уходили, с ручным скарбом. Много ли унесешь? Так что не все даже в кучи влезло. Кони не влезли, например. И люди. Людей, правда, в городе мало осталось, и те старцы со старухами. Но прихватили и кое-кого помоложе. Их вкупе с конями пришлось к колышкам привязывать - рядом с каждой кучей.
А делить, чтобы по справедливости, Капанида выбрали. Потому как парень основательный, хозяин, можно сказать, и глаз у него - хризолит. Пришлось бедняге побегать: колесницу налево, столик резной сидонской работы - направо, треножник бронзовый, хитроукрашенный - тоже направо… …А у меня ладони горели. Уже второй день. Горели - помнили пепельный жар. Горячий был пепел дяди Эгиала, когда я его в урну перекладывал. Вином заливали, а всe равно - горячий.
Прощай, дядя! Легкой тебе дороги! Хайре!
Хотел я уйти, на кучи эти проклятые не смотреть, сесть у костра, выпить неразбавленного да и забыть все - хотя бы на полдня. Но - нельзя, потому как - обычай…
– Ну чего? - Сфенел, потный, запыхавшийся, отошел в сторонку, к нам повернулся. - Годится?
В его басе так и слышалась гордость. Еще бы! Этакую добычищу на равные доли разложить!
Переглянулись. Решили - годится.
Мы все тут же стояли - те, кто стоять мог. Полидор, бедняга, например, только лежать способен был. Его прямо на ложе сюда принесли, толстяка. А Промах Дылда Длинная стоял, хоть и на палочку опирался, прямо как дядя Эвмел. Ну и мы все стояли: Заячья Губа с Амфилохом, Фер-сандр с Эвриалом (хорошо, говорят, дрался Смуглый!) и мы с Фоасом. Чуть в сторонке. …Да и не только в обычае дело. Подарки надо отдаривать? Надо! А приношения в храмы? А дядюшке Терситу за его любовь родственную? Да и…
В общем, не ушел. Хоть и хотелось.
– Во! - Капанид поглядел на меня, поморщился, руку раненую погладил. - Видал? Чего ж тут спорить? Видал.
– А ту, в накидке, видал?
И ее видал. Женщина, лет сорока, босая, в темном гиматии. Ее, правда, привязывать не стали, даже на треножник усадили.
– Тиресия дочка! Манто. Не ушла. Говорят, тоже того, с богами знается…
Последние слова мой друг прошептал - на всякий случай. Мало ли что? Вдруг действительно знается? …А Тиресия мне показали. Ночью, когда я возле Бореадских ворот стоял - смотрел, чтобы всех выпустили. На носилках лежал Тиресий - длинный, худой, страшный.
Подходить я не стал. Ну его, еще проречет что-нибудь этакое! Ведь не зря он сказал: 'Пускай!' Видел, незрячий, что не устоять Семивратым!
Смотрел я на него, и странная мыслишка в голове шевелилась. Тогда, десять лет назад… Может, не просто так дядя Амфиарай меня в сторону отодвинул. 'Не первый - второй'? А что, если - не просто так?
Не первый - второй…
А вот и жребий! Начинаем? Эге, а что это?
– На одну больше! На одну больше! Еще одну!
И кто же это такие? Ах да, пеласги! Да-а-авно не виделись!
– Одиннадцать долей! Одиннадцать долей! На одну больше!
