– Человек о богах
Должен говорить только доброе,
И на нем не будет вины.
Пелопс, сын Тантала!
Я скажу о тебе иное, чем предки…
Впервые вижу толстого аэда! Щеки лепешками свисают, а брюхо такое, что лиру ставить можно. Зато голос и вправду - всем голосам голос!
– Я скажу, что некогда твой отец,
Созывая богов на милый Сипил,
Благозаконно
Воздавал им пиром за пир…
Впрочем, голос голосом, а слушать его, кажется, никто и не собирается. И то, песен про Пелопса нам не пели, что ли? Сидят у нас всех эти Пелопиды костью в горле!
'У нас' - потому, что все мы здесь, у дворцового портика. Всех собрал Тиндарей. Слева от меня Эврипил, сын Эвемона (козопас - и борода козлиная!), справа Аскле-пиады - Подалирий и Махаон, Капанид с Амфилохом - чуть сзади, Атриды же, как водится, впереди - носы копьями выставили.
– И когда-то сверкающий трезубцем бог
Схватил тебя и унес,
Ибо страсть придавила его сердце.
На золотых конях
Он вознес тебя к Зевсу
В небесный широкославный чертог…
Ревет аэд, Пелопса прославляя. А мы меж собою тихо так: 'Шу-шу-шу! Шу-шу-шу!' Знаем, не зря собрали! Не-ужто сегодня скажут? Пора вроде!
Напировались!
Неужели все-таки Агамемнон? Не разорвали бы его прямо здесь, на месте! За эти дни точно решили: 'Кто угодно - но не он!' - Ты исчез, И люди искали, но не нашли тебя для матери;
А завистник-сосед Стал, таясь, рассказывал людям, Как в воду, кипящую на огне, Острым изрубленное ножом. Падало тело твое…
Елены нет, Атрея нет (ни разу его не видел!), а Тиндарей сидит на троне, глаза закрыл - то ли спит, то ли аэду внимает.
– Эй, богоравные, а ведь не зря нам про Пелопса поют! (Кто-то сзади. Кажется, белобрысый Пенелей Гиппалкид.) - Пусть поют! Мы этого носатого… как Пелопса.
В воду, кипящую на огне! (Слева! Аякс Теламонид!) - Нет!
Я не смею назвать людоедами богов!
Слишком часто кара настигала богохульников…
А богоравные уже - в полный голос:
– Если Агамемнон - все встанем! Не позволим!
– Не позволим, не позволим, не позволим… Катится по рядам камнепадом, ширится. А мне не по себе почему-то. Вроде для того и ехал сюда, для того и коней торопил…
– А когда расцвели его годы, Когда первый пух отметил его щеки, Он задумался о брачной добыче, О славной Гипподамии, дочери писейского отца.
Выйдя к берегу серого моря,
Он один в ночи Воззвал к богу, носителю трезуб ца-а-а-а!..
Старается аэд, не горлом уже поет - брюхом. Да что нам эти Пелопсовы страдания! Не о Гипподамии сейчас речь идет…
– Пилос, Алиба, Мизы, Итома, Феры! Вместе, вместе, вместе!
– Дулихий, Саламин, Гиестия! Вместе!
– Аргос! Аргос! Аргос!
– Да чего мы молчим, богоравные? Встанем, скажем…
Эй, а чего это?
А действительно, чего? Смолк аэд, про свадьбу Пелопсову не допев, Тиндарей с места вскочил… и другие вскочили!
– Кто это?
– Где? …Высокий, худой, долговязый, в простом черном плаще, с мечом у пояса, с золотым венцом на голове. Идет, на нас не смотрит. На Тиндарея смотрит. Подошел… поклонился… сел…
– Это же Менестей! Менестей Афинский! Эврисфей Эврисфей убит! Эврисфей убит, богоравные! Слышали, Эв-рисфей, ванакт Микенский, убит! Уби-и-ит!
А я не на Менестея смотрел - на Агамемнона. Вернее, на то место, где он только что сидел. Сгинул Атрид, словно и не было его!
– Слышали? Слышали? Слышали? Ведь как было? Афиняне их у Элевсина встретили, а Эврисфей приказал колесницы развернуть. Вот я и говорю, какие там колесницы на Элевсине? Поле неровное, кустарник, а Менестей велел там еще и ям нарыть - с кольями. Ну, и привет Танталу, ясное дело! Эврисфея, говорят, родичи Геракла в плен взяли, взяли - а до Афин не довели. И еще болтают, будто Алкмена, Гераклова матушка, ему, Эврисфею, глаза спицами выколола. Вот я и говорю, какая Алкмена? Ее и в живых уже, рассказывают, нет. Да самое интересное не это. Гадес с ним, с Эврисфеем, а вот Атрей! Мы-то думали, он здесь, в Спарте, изгнанник, у алтаря Геры Волоокой о заступничестве молит, а он давно в Микенах! Ну, хитрец! А сейчас и Агамемнона к себе вызвал. Ясное дело, Атрей - ванакт, а носатый - наследник законный. Так что не до Елены им, власть брать надо. Как задумано, а? Мы тут, они - в Микенах, никто Пе-лопидам этим и помешать не сможет, за Эврисфеевых детишек не вступится! Во дела какие!
Но что с Еленой-то будет, богоравные? Если не Агамемнон, то кто? Может быть, я? А почему бы и не я? У меня, между прочим, сам Поседайон Черногривый в родичах! Не-е-ет, теперь я своего не упущу!
В темном покое - неровный огонек светильника. Дрожит, колеблется, вот-вот погаснет. Душно. Ночь.
– Теламонид кричит, что каждого убьет…
– Подалирий с охраной ходит, с хеттийцами…
– Да все мы с охраной ходим! Дожили!..
– Идоменей, говорят, своих пиратов уже кликнул. Он ведь Атрею свояк…
– Тиндарей со мной говорил. Трясется, весь белый.
Что делать, спрашивает. А что делать? Завтра возьмут его за грудки, он назовет зятя - вот тут и начнется!
– Да чего там начнется! Уже началось!
– Так что Тиндарею сказать?
Пятеро нас: Патрокл Менетид - он вроде как старший, мы с Капанидом, Антилох Несторид из Пилоса. И Любимчик - в углу спрятался, в тени черной.
Думаем. Да только думается плохо.
Только что Патрокл был у Тиндарея. Надеялись, сообразит что-нибудь старик, а выходит, он сам от нас помощи ждет!
– А если… это, ну… сказать, что Елена заболела? - Капанид, баском. - Чтобы, мол, через месяц приезжали?
– Богиня-то заболела? - Антилох Пилосский головой качает. - Да и не поможет. Разнесут тут все! - А может, уедем? Прямо сейчас? Ну их всех!
Это Любимчик - из угла. Переглядываемся. Плечами пожимаем.
– Поздно, - решает Патрокл. - Поздно…Да, поздно. Игра Атрея в разгаре. Понял, хитрец, что встанет против него вся Эллада! Понял, подождал, пока страсти разгорятся, и… (Хотел бы я знать, как это с
