сомнений не было? Здорово, правда? Говорят, в Азии уже кто-то пробовал. А еще Паламед предложил новые значки для письма, вместо сидонских. Чтоб проще запоминались. Серьезные люди его, Паламе-да, знают. Под его слово Дом Мурашу сотню талантов отвалит!
– Ну и занимался бы своими значками! - озлился я. - Чего это он про войну распелся? Дом Мурашу серебра отвалил?
Одиссей задумался, качнул головой:
– Мурашу? Это вряд ли, тут иная игра… Ладно, приеду в Трою, разберусь. С Еленой-то несложно будет, а вот все остальное…
Переспрашивать я не стал. Одно ясно - задумал что-то рыжий. И хорошо, если так. Вдруг повезет? Утрем нос пухлому!
– Да что мы все о нем? - махнул лапищей Любимчик. - Ты-то как? Не поговорили даже с этой запаркой! Про жену не спрашиваю…
– И не надо! - подхватил я. - Про нее, богоравную, не стоит!..
– А твоя Амикла? Ты рассказывал…
Он поглядел на меня - и не стал договаривать. Видать, все у меня на лице написано было. Паламедовыми значками.
– Та-а-ак! А ну, выкладывай!
Я оглянулся, поморщился. Ко времени ли? Вот-вот обоз тронется.
– Выкладывай, говорю!
Я и выложил.
Слушал не перебивая, отвернувшись даже, только го-|ловой рыжей качал. Наконец почесал нос, на меня взглянуть изволил:
– Дурак ты!
Отворил я рот на ширину торита', набрал в грудь воздуха. Поразмышлял. Потом еще поразмышлял - уже основательнее. И рот сам собою затворился.
Дурак и есть!
– Беги к ней, на колени падай, на брюхе ползай, умоляй! Думаешь, если ты ванакт… Ох и плохо мне стало!
– Да ничего я не думаю, Одиссей! Ничего я не думаю!..
– А зря! - отрезал он. - Это и царю царей иногда полезно. Любил, разлюбил!.. Любовь - это тебе не война, не копьем с перепою куда попало тыкать! Думаешь, любовь - она как добыча достается? Отбил, притащил - и счастлив' всю жизнь? Да тут не слов, не крови даже - души жалеть нельзя! Знаешь, проба в таких делах есть, вроде как для серебра…
Я вздрогнул. Серебро… Неверный колдовской свет над лесной поляной…
Что я наделал, Светлая? Что я наделал?
– Ответь - не мне, не вслух, себе ответь: она бы за тебя умерла? А ты за нее?
Мне бы возмутиться, мне бы крик поднять. Мальчишка безбородый меня учит! А ведь учит! Только я не возмущался, я на вопрос отвечал.
Как она сказала? 'Любят просто - как и умирают…' А я даже не окликнул, когда она уходила! Ведь для того и уходила, чтобы позвал!
О и, дурак!
– Осознал? - вздохнул Любимчик. - Нет, не осознал еще, потом поймешь. Если только не поздно будет… Все, пора, поеду за Еленой! Привет передавать?
Я даже не ответил - только лапищу его, тетивой иссеченную, пожал. Дурная мысль в голове бронзовым гвоздем засела. Все мы толпой, орущим стадом, на Прекрасную накинулись, прокляли ее, богиню нашу, за то, что от мужа ушла. А меня вот Амикла бросила - и правильно бросила меня, дурака!
А может, Менелай ее тоже не окликнул?
Г о р и т - футляр для лука.
Закат над Микенами, закат… Над приземистыми серыми башнями, над дальними, зеленеющими редким лесом холмами, над плоскими черепичными крышами, над белыми куполами гробниц, где вечным сном спят давние владыки Златообильных…
Закат, закат…
Под ногами - глыбы, неровные, вытертые и выбитые за долгие-долгие века. Микенские стены - страшные, неприступные. Поглядишь - и дух захватывает. Кто же этакое наворотить мог?
На стену нас сам Агамемнон привел - похвастаться. Даже не привел - на колеснице привез. Прошла по стене колесница, и камешка не зацепила. Поглядел на нас Ат-рид, нос к небу задрал. То-то, мол!
Мы и не спорили. Головами покрутили и назад пошли. А я остался - закатом полюбоваться.
Красиво!
Про эти стены (как и про наши, аргосские) мне дядя Эвмел как-то рассказывал. Конечно, не киклопы одноглазые их громоздили. Дурные они, киклопы, камень на камень пристроить не могут. Есть легенда, что это гелиа-ды, дети Солнца, руку приложили - когда над нашей землей правили. Их нет, а стены остались. Читал я на одной табличке, будто в Океане, что все наши Номосы бесконечной рекой обтекает, был когда-то громадный остров. Там и стояла их, гелиадов, столица - пока Поседайон Зем-левержец трезубцем не ударил. И острова уже нет, и гелиадов. Последние из них, говорят, по дальним лесам живут, одичали, лик зверовидный приняли. А может, и зря болтают!.. …Ну вот, размечтался! Ушло солнце за холмы, а я даже не заметил. До завтра, Гелиос Гиперионид!
Хайре!
– А красиво тут!
Я замер. Застыл. Словно в засаде, когда враг рядом и уже не спрятаться, даже мертвым не притвориться…
– Стены-то какие! Говорят, гелиады их строили. Слыхал о гелиадах, Диомед?
Паламед Эвбеец стоял рядом. Улыбался. Подмигивал. Ручки свои пухлые потирал. - Я тебя не убедил.
– Нет.
– Могу спросить, почему?
– Не можешь…
Друг на друга мы не смотрели - вниз смотрели. На черную ночную тень, ползущую к дальним холмам, за которыми умер Солнцеликий.
– Если хочешь, могу повторить еще раз…
– Не хочу!
Я знал - надо уходить, повернуться спиной к этому непонятному человеку, но что-то сдерживало, не пускало. Будто бы я снова с Протесилаем, с Иолаем Чужедушцем, говорю. Разные они, совсем разные, ничем вроде бы и не похожие, но… Но все-таки похожие!
– Если мы не будем воевать в Азии, то будем воевать в собственном доме. Аргос против Микен, Фивы против Афин…
– Слышал! -. У нас не хватает земли, скоро не будет хватать хлеба…
– Угу…
– Если мы не нападем, нападут они. У хеттийцев такие же беды, как и у нас…
– Кому ты служишь, Паламед?
Не выдержал - повернулся. Улыбался Паламед На-вплид! Щурился, руки свои пухлые тер-потирал - словно грязь отмыть не мог.
– А ты, Диомед?
Я понял: вот-вот - и нырну. Захлестнет прозрачная река, унесет, закружит… Давно уже такого не было, считай, года два!
Дернул головой, снова вниз посмотрел - чтобы улыбки его паскудной не замечать. Сцепил зубы. Еще не хватало - из-за такого сорваться!
