девушке:
— Далеко не отрывайся, слишком сильно не газуй. Если что-то где-то — сразу тормози и докладывай. Понятно?
— Понятно, — усмехнулась она, довольная собственной победой. — Спасибо за совет, папочка. А ты, сеньор Михаил…
— Сударь…
— Да один черт… Не перебуди своей болтовней ребятишек. Поступит на тебя хоть одна жалоба — пойдешь пешком.
— Я же сказал: козлы! — проворчал напоследок Михаил и пошел занимать указанное ему место…
Кэтрин и вправду довольно недурно водила автомобиль: рулем не дергала, невпопад не газовала и аккуратно — как-то по-женски, что ли? — притормаживала перед выбоинами. По ее уверенности в выборе пути на многочисленных развилках можно было судить, что местность она действительно знала лучше разжалованного из штурманов русского.
А тот никак не мог простить мне эту оскорбительную для него рокировку:
— Нет, ты только глянь на нее! Да ежели мы перед каждой кочкой останавливаться будем, Бернард нас пешком догонит! И ты тоже хорош, а еще друг называешься!
Кроме патологического засыпания на посту, Михаил страдал еще одной хронической болезнью — дорожным реченедержанием. Правда, я за столько лет нашей совместной службы уже свыкся с этим: слушал его вполуха, периодически кивал и односложно отвечал на задаваемые вопросы. Михаил общался с Кэтрин совсем недолго, но по тому, сколько нелестных характеристик о ней он мне выдал, складывалось впечатление, будто русский приходился ей как минимум ближайшим родственником. Вот Михаил плавно перешел от пункта «Кэтрин — заносчивая и неблагодарная особа» к пункту 'Кто вообще здесь командует — ты или она? '.
— Мы отчасти придерживаемся порядков Древних, — нехотя ответил я и, памятуя замечание Гюнтера, уточнил: — Этакое подобие демократии. Но право решающего голоса я оставляю за собой, хотя по идее и не могу уже считаться вашим командиром.
— Дай женщинам демократию, и они моментом перекуют ее в матриархат, — заметил Михаил. — Но с другой стороны, будь наша рыжая наманикюренной куклой, проблем с ней пришлось бы претерпеть куда больше. Кстати, я вижу, ты нехило запал на нее, как, впрочем, и она неравнодушна к тебе.
— Не мели ерунды, — пробурчал я. — Мне-то она действительно нравится, но чтобы она? Чушь! Не забывай о том, что еще вчера мы убивали ее друзей.
— Эти два дня, Эрик, все поставили с ног на голову. Враги стали друзьями, друзья — врагами. Помнишь, что я сказал тогда тебе на крыше монастыря? Это было совсем недавно! Все сбылось! Даю руку на отсечение, что не самая последняя причина твоего поступка — именно Кэтрин. Тебе меня, любезный, не обмануть. Я-то вижу, как вы друг на друга смотрите…
— Куда уж мне до вас, уважаемый аналитик. Вам ведь со стороны все гораздо лучше видно…
— Ага, нервничаешь! — радостно заерзал Михаил. — И это тоже — о многом говорит!
— Да ни о чем это не говорит! — Я и впрямь что-то чересчур разволновался. — Я буду нервничать теперь всю оставшуюся жизнь. А что, ты намереваешься приударить за ней. Пожалуйста, я мешать не буду.
— Хо-хо, я за Кэтрин? — рассмеялся русский. — Нет, баба она, конечно, что надо — все при ней, — но, скажу тебе, швед, по величайшему секрету, не вздумай никому разболтать: я ее боюсь. Эта женщина начисто подавляет мой гордый и независимый характер. Ну а для тебя, я думаю, она была бы в самый раз…
— То есть, ты хочешь сказать, что я напрочь лишен гордости и независимости, так?
— Ни в коем разе! Испанского гонора в тебе полно, но он прочно удерживается твоей второй — нордической — половиной, которая, как я заметил за эти годы, является у тебя все же преобладающей. Она-то и не позволит вам в конечном итоге перегрызть друг другу глотки…
— И когда это ты все успеваешь заметить? — Я чувствовал позывы к возмущению, испускаемые, видимо, моей «испанской» половиной. — Ты вместе с нами всего-то чуть менее суток!
— Чтобы догадаться о твоей к Кэтрин симпатии, мне потребовалось около пяти секунд еще тогда — на крыше, — когда она дразнила тебя там, как котенка. Уж извини, но все написано на твоей, уважаемый, морде.
— Даже сейчас? — усомнился я и украдкой взглянул на себя в зеркало заднего вида, но в отблесках лампочек на приборной панели вроде бы ничего такого не заметил.
— Сейчас тем более! — Михаилу же темнота нисколько не мешала созерцать выражение лица своего бывшего командира. — И знаешь, что-то появилось в тебе этакое, ранее мной не наблюдаемое.
— Облысел? После всего произошедшего это и неудивительно…
— Нет, участь Циклопа тебе пока не грозит, — усмехнулся он. — Я бы сказал, что изменилось что- то у тебя внутри. Ты стал напоминать мне самого натурального многодетного отца, пекущегося о своих отпрысках: серьезность суждений, озабоченность насущными проблемами во взгляде, а также присущая только им своеобразная гордость — дескать, вот он каков я, поглядите! Возможно, ты и не обращаешь на это внимание, но поверь уж человеку, немного тебя знающему.
— Вот только едем мы не на прогулку, — прервал я процесс анализирования моей психологии, — и детишки эти не на каникулах, а в бегах от Пророка и Корпуса, которые решили, будто те виноваты наравне с их родителем. Платят по его счетам, хоть и твердят некоторые, что сын за отца не отвечает…
Я обернулся, посмотрел на спящих Поля, Алена и Люси и вновь поразился тому, как стойко игнорируют они дорожный дискомфорт, мирно посапывая на заднем сиденье.
— Десятый раз… — пробормотал Михаил.
— Чего «десятый раз» ? — не понял я.
— Да я все о тебе. Ты обернулся за последние сорок минут десятый раз. О чем это говорит, а?
— Достал ты уже меня, вот о чем! — не сдержался-таки я. — Кто вообще сейчас нянька — я или ты? Вот и следи лучше, тогда не буду вертеться!
— Ну вот, рыжая начала, потом Гюнтер, а теперь и ты. Да что с вами со всеми случилось? Черт с ней, с бабой, она от природы взбалмошная, но вы-то? От нее позаражались? Орут на меня, огрызаются… Эй, очнитесь, ведь это же я, ваш старый добрый Михаил, клянусь моими обожженными усами!
— Не сердись, — пошел я на мировую, поняв, что зря все-таки обижаю русского, которого, похоже, и могила не исправит. — Просто вся эта ерунда здорово выбила нас из колеш Сам понимаешь, не каждый день в еретиков играем.
— Да я не обижаюсь, — отходчиво произнес он. — Понимаю, человек все-таки… Но если я вдруг когда-нибудь стану таким же тошнотворным, будь другом — пристрели меня, пожалуйста…
Рисковая Кэтрин провела нас прямо под стенами. Город спал, и его властям было пока наплевать на нашу компанию. Завтра же все будет совсем по-другому и нам, хочешь не хочешь, но придется сторониться крупных поселений.
Около четырех часов утра мы перемахнули по каменному мосту реку Маас и к рассвету планировали пересечь часть Парижской епархии, чтобы на день схорониться где-то под Люксембургом. Дорога петляла между каменных холмов с отвесными, покрытыми густым кустарником. Я в нетерпении ждал, когда же промелькнет пограничный столб, но тут уставший и слегка охрипший голос Кэт произнес по рации: «Закат!»
— В чем дело ? — спросил я девушку, когда мы догнали «хантер» и, выйдя из машины, приблизились к ней, тревожно вглядывающейся в предрассветные сумерки.
— Впереди ловушка, — с уверенностью заявила она указав на уходящий за придорожную скалу поворот дороги.
— Чуешь Охотников по запаху ладана или нестиранных носков? — скептически хмыкнул Михаил. — А может, ты и впрямь всевидящая ведьма?
На этот раз Кэтрин не обратила никакого внимания на сарказм русского:
— Это не Охотники, не Защитники и не Добровольный Отряд, Это байкеры.
— Откуда такая уверенность? — спросил я, машинально расстегивая кобуры пистолетов. Похоже,
