— Никак не ожидал я, Саймон, что ты вступишься за этого… — Ганс указал глазами в моем направлении, но добавлять, кем он меня считает, не стал. Впрочем, это и так было понятно. — Ну русский и поляк ладно — они всегда за своего благодетеля горой вставали, — но ты!
— Не тебе, Ганс, и даже не мне судить Эрика, — ответил Саймон. — То, что он сделал, так это не переступил через определенную черту, и по-человечески его понять можно. К тому же, Ганс, ты наверняка ничего не знаешь об истинных подробностях смерти Проклятого…
— Все, что я знаю — Эрик размяк, нарушил Устав, присягу и убил своих братьев! По-моему, вполне достаточно. И это я должен по-человечески понимать? — Ганс мрачно усмехнулся и поднялся с земли. Вслед за ним, тряся головой и качаясь из стороны в сторону встал Помойка. Хорек и Муха тут же подхватили его и увели прочь с импровизированной арены. Ганс проводил их довольной ухмылкой.
— Ну что, есть еще желающие? — Он обвел взглядом притихших байкеров. Таковых не вызвалось. — Я так и знал — обыкновенные трусливые засранцы!
— Побил какого-то храбреца и доволен? — укоризненно покачал головой Саймон. — И тебе не совестно?
— Если бы не ты, вообще бы убил, — буркнул Ганс. — С вами, сволочами, иначе нельзя! А что, хочешь продолжить? Ну так давай вспомним прошлое!
И глаза Ганса превратились в узкие щелки, а ухмылка на этот раз появилась не снисходительная, а скорее настороженно-выжидающая.
— Почему бы и нет, — помешкав, промолвил Саймон. — По максимуму. До чьей-либо отключки. Я тебя правильно понял?
— Почти, — ответил Ганс. — Только не по простому, а по полному максимуму. Мне терять нечего: либо смерть, либо позор. А потому предлагаю разрешить все наши вопросы раз и навсегда — бьемся до смертельного исхода…
— Саймон, не вздумай! — вмешался я. — Если он себя списал, это не значит, что и тебе надо делать то же самое!
— Извини, Эрик, — ответил британец, — но сейчас я тебе не подчинюсь. А то не дай Бог этот австрияка решит, что я испугался. Много чести мерзавцу.
— Ты еще потребуешься нам при переходе границы, — продолжал я взывать к его здравомыслию, потому что знал— оно у него имелось. — Потребуешься с двумя ногами, с двумя руками и целой головой…
…Мне было из-за чего волноваться. В бытность обоих при моем отряде они частенько надевали перчатки и устраивали тренировочные поединки ради поддержания формы и просто из чистого азарта «кто кого». Так вот: брат Саймон частенько проигрывал брату Гансу лишь потому, что вел себя слишком по- джентльменски — не бил в спину, не добивал лежачего и всегда прекращал бой, если противник оказывался травмированным либо выдохшимся. Чего нельзя было сказать о Гансе…
— Нет, Эрик, это обсуждению не подлежит, — Саймон был непреклонен. — Вызов есть вызов. Извини еще раз, и ежели что, знай: мне нравилось служить под твоим командованием…
— Ну как хочешь, — отступился я. — И все же особенно не подставляйся и помни, что он за тип…
Бой насмерть, тем более среди профессионалов убийства голыми руками, являлся для байкеров (что для них — и для нас, экс-Охотников, тоже!) и вовсе сущей диковинкой. Прихромал даже побитый Помойка, решивший наблюдать поединок, опираясь на плечи друзей. Все единодушно хранили молчание, стараясь не мешать бойцам.
Кэтрин осуждающе глянула на меня как на виновника этого беспредела, вздохнула и без лишних напоминаний увела детей подальше к озеру. Поль, правда, норовил остаться, но, уловив мое мрачное настроение, предпочел не дожидаться, когда я сам прикажу ему уйти, и присоединился к брату и сестре.
— Что эти изверги сделали с вами, ваша честь? — завидя среди публики магистра Конрада, поразился Ганс его невероятному одеянию. — Но не сомневайтесь — они ответят и за надругательство над вами тоже! Сполна ответят!..
Его честь промолчал и спрятался за спину Кеннета…
Ганс и Саймон неспешно вышли на середину круга, кивнули друг другу и по взаимному согласию начали схватку…
Жилистый Саймон был гораздо легче упитанного Ганса, и каких-либо сомнений в победе последнего возникнуть не могло в принципе. Однако австриец, сам только что доказавший, как порой обманчива бывает внешность, не спешил бросаться на противника очертя голову, а предпочел для начала провести несколько ложных атак, вынуждая Саймона раскрыться.
Но Саймон не клюнул на них, а выбрал наиболее подходящую для своей комплекции стратегию. Будучи намного подвижнее тяжелого Охотника, он принялся кружить перед ним, тем самым медленно, но верно изматывая Ганса.
В первые минуты поединка соперники обменялись несколькими весьма чувствительными для обычного человека, но не для них самих, ударами. Ногами и тот, и другой старались пока не бить — атаки ими являлись энергоемкими и малоэффективными для постоянно движущегося противника.
Понимая, что, работая в таком темпе, он довольно скоро выдохнется, Ганс первым предпринял действия, ведущие к завершению боя (в свою, разумеется, пользу). Дождавшись, пока Саймон в очередной раз нападет, он молниеносно контратаковал того серией легких ударов в голову и в это же время постарался провести свой коронный удар голенью по бедру соперника. Но не попал — британец успел отскочить в сторону, и Ганс, потеряв равновесие, всем телом повалился вниз.
Левая нога Саймона плетью хлестнула австрийцу в лицо, попав аккурат по носу. Ганс дернул головой и упал на бок, но, едва Саймон вознамерился провести добивающий удар, Ганс, перекатившись назад, вскочил и снова вернулся в стойку.
— Засранец! — прошипел Ганс, потрогав свернутый нос и вытирая бегущую по подбородку кровь. — Все-таки достал! Ну ничего, рано радуешься…
С этого момента схватка уже мало чем напоминала хрестоматийный обмен ударами. Ботинки Ганса то и дело целили по коленным чашечкам и паху противника. Саймон тоже в долгу не оставался, хотя для него вести бой в такой манере с некогда лучшим другом было немного непривычно. Но он, как и подобает высококлассному бойцу, довольно быстро осваивался…
Очередной «грязный» удар наконец попал-таки по голени Саймона, и лицо того перекосило от нестерпимой боли. Однако это не выбило британца из колеи, а, наоборот — только придало решительности. А потому он с удвоенной яростью кинулся на соперника, молотя того напропалую как руками, так и ногами.
Тут-то и подловил его Ганс, воспользовавшись своим преимуществом в весе. Произведя нырок- уход от бокового удара рукой, он не стал возвращаться в стойку, а рванулся к сопернику и, обхватив того за поясницу, бросил лопатками оземь.
Очутившись под намертво придавившим его австрийцем, Саймон, вопреки незавидной позиции, не растерялся. Он не стал дожидаться, пока Ганс начнет удушение или выдавливание глаз, а поступил так, как и подсказывал ему инстинкт самосохранения, а не благородные принципы. Левой рукой — единственной конечностью, которая еще могла свободно двигаться, — он нанес ряд быстрых ударов по самому больному месту Ганса — его пускающему кровавые пузыри носу.
Боль ослепила Охотника. Он взревел, стараясь отвернуть лицо, отчего хватка его ослабла, позволив Саймону освободить и правую руку.
Теперь британец исходил из принципа «промедление смерти подобно», и следующий его удар ладонями по ушам Ганса — удар, способный при удачном попадании разорвать барабанные перепонки — вогнал того в еще больший шок. Австрийцу не оставалось ничего иного, как только ослабить захват.
Саймон только этого и ждал. Едва отплевывающийся кровью Ганс расцепил руки, как британец оттолкнул его и высвободил свою левую ногу из-под его сместившегося тела.
Далее верткий Саймон действовал практически без остановок — сказывались его громадная физическая выносливость и рациональный расход сил при борьбе на земле. Потерявший инициативу Ганс угодил в так называемые «ножницы» между ногами Саймона. Этот хитрый борцовский прием позволил
