— Эту проблему можно решить и по-другому.
— Как же?
— Обвязаться соломой самому.
Мужчины помолчали.
— Минуточку, — сказал Емельян Павлович, — солома, как я понимаю, это по части компенсаторов?
— Ну? — Николай Николаевич прятал улыбку в левом углу рта.
— А я же не компенсатор.
— А кто вам мешает им стать? Вы же мастер силы! Мастер желания. Вот и пожелайте себе превратиться ещё и в компенсатора.
В словах этого странного подтянутого человека была логика. Леденцов не нашёл, к чему придраться.
— Ладно, — согласился он, — объясняйте как…
…В последний апрельский день было свежо и ясно. Леденцов шёл на тренировку пешком и в одиночестве — накануне Юлька прихворнула, и Катенька согласилась быть уговорённой остаться дома.
Емельян Павлович вертел носом и поглядывал по сторонам, как юный натуралист в походе. “Нужно меньше в машине ездить, — подумал он, — всю красоту пропущу”.
Красота весеннего губернского центра окружала его особой, грязновато-торжественной аурой. Зелёная щетина газонов, густо пересыпанная окурками, наводила на мысль, что и у земли бывает похмелье — надо бы побриться и умыться, да все никак с духом не соберётся. Вездесущие тополя трепетали на весеннем ветерке, как приснопамятные “малые формы” на первомайском параде. Кусты латали свежей листвой прорехи между ветками с таким старанием, что, казалось, можно услышать гул бегущего по ним сока.
И — лужи. Они предлагались в широчайшем ассортименте: глубокие судоходные (для бумажных корабликов), мелкие и прозрачные, глубокие и мутные, коварные лужи-болота на тротуарах, бескрайние лужи-ловушки на проезжей части. Попадались аккуратные лужицы в форме кирпича, лужи-моря, грызущие асфальтовые берега и даже лужи-гейзеры. Леденцов едва не соскользнул в одну такую — заполненную взвесью глины, бурлящую и изнывающую паром. Емельян Павлович помянул привычным недобрым словом коммунальщиков и сосредоточился на поиске наиболее проходимых участков.
Романова он нашёл на балконе. Николай Николаевич подставлял лицо солнышку и разве что не жмурился.
— Лучшее время, — сказал он, не прерывая солнечные ванны, — поздняя весна. А вы какую пору любите?
— Лето. Пора отпусков. Хотя нет, осень. Самое плодотворное время.
— Ну да, ну да… Метаболизм… Зависимость от насыщенности витаминами.
Николай Николаевич полуобернулся к гостю.
— А хотите жить вечно?
Леденцов растерялся и не подобрал адекватного ответа.
— Это ведь несложно, — Романов потянулся, вытянув руки над головой, — достаточно подчинить сознанию внутриклеточные процессы. Приказать тканям “Обновляться, раз-два!”, и они обновятся. Приказать почкам и печени “Вывести шлаки и доложить об исполнении!” — выведут и доложат.
“Эк его, — подумал Емельян Павлович, — развезло от весеннего воздуха”.
— Может, начнём? — спросил он.
— Не начнём, — ответил Николай Николаевич, пребывая в прежней безмятежности, — мы уже давно все закончили.
— Давно?
— Да. Я просто ждал оказии поговорить с вами наедине. Ваша супруга очень болезненно реагирует на некоторые вещи.
— На некоторые вещи и я… без восторга.
Романов сделал последний глубокий вдох и с явным сожалением покинул балкон. Леденцов хмуро двинулся за ним. Весеннее настроение несколько померкло. Когда Николай Николаевич извлёк на свет божий серую картонную папку, настроение выругалось и скрылось в неизвестном Леденцову направлении.
— Я же её сжёг, — сказал он, — ещё на прошлый Новый год.
— Это другая такая же. Здесь копии всех документов, которые вы не решились изучить тогда.
Николай Николаевич положил папку на стол у окна, а сам с отсутствующим видом уставился на книги в шкафу.
— А если я опять?
— Да жгите на здоровье, — пожал плечами Романов. — Оригиналы-то никуда не денутся. Не вижу смысла прятаться от правды.
— От вашей правды нужно хорониться, как от чумы.
Николай Николаевич оторвался от изучения корешков и почти без улыбки предложил:
— Давайте считать это (кивок на папку) прививкой. Малая доза правды поможет вам справиться с большой.
Емельян Павлович наклонился над столом. Он понял, что любопытство грызло его почти полтора года, и ещё пять минут он не выдержит. “Всё равно не отвяжется”, — подумал Леденцов себе в оправдание и решительно развязал тесёмочки.
Ничего не случилось. Джинн не вылетел, потусторонний жар не испепелил его, даже фотографии с искорёженными телами не бросились в глаза. Фотографий вообще не было — только какие-то бумаги казённого вида да несколько газетных вырезок. Последние сопровождались иллюстрациями, но явно были результатом не слишком умелого коллажа.
Леденцов подвинул стул к столу, сел и взял в руки верхнюю вырезку.
— Я пойду пока чайку соображу, — сказал Романов и удалился.
Вернулся он через четверть часа с подносом, от которого пахло бергамотом.
— Я зелёный пью, — буркнул Емельян Павлович, не отрываясь от чтения.
— Знаю. Вас Иван Иванович пристрастил. А вот я своих… — Николай Николаевич оборвал себя. — В вашей чашке — “Зелёная обезьяна”.
И Романов неуместно хмыкнул. Леденцов оторвался от папки и уставился на Николая Николаевича.
— Мой воспитанник Гринев, — пояснил тот, — однажды сказал во время тренировки: “Как можно не думать о зелёной обезьяне? Я не справлюсь!”
Емельян Павлович вернулся к бумагам. Он помнил эту старую восточную притчу. Николай Николаевич снова посерьёзнел.
— Как видите, он себя недооценил.
— Так это все он, — Леденцов спросил больше для проформы, он уже догадался, кто был главным героем газетных статей и милицейских протоколов, — ваш любимый ученик Гринев?
— Он. Как видите, силу он не потерял. И на сей раз его не пришлось полгода выхаживать под присмотром психологов в штатском.
Емельян Павлович перелистал непрочитанные ещё бумаги. Там мелькало всё то же: “…найден мёртвым…”, “…покончил с собой…”, “…доставлена в психиатрическую клинику…”. Только последний документ смотрелся неуместно.
— “Договор аренды”, — Леденцов постучал пальцем по жёлтому листку. — А это тут зачем?
— Это косвенное доказательство. На случай, если вы усомнитесь. Андрей Валентинович снял квартирку по указанному адресу за три месяца до описанных событий. И она стала как раз эпицентром всего этого кошмара. На обратной стороне схема.
Емельян Павлович перевернул ксерокопию договора и обнаружил чертёж, напоминающий схему Солнечной системы. Солнце изображала загогулина, подписанная “Гринев”, планеты — кружочки с числами.
